Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Наконец, в речи А.И. Гучкова, напечатанной в «Новом Времени», говорилось, будто бы я был негласным инспиратором правых членов Государственного Совета и их лидера П.Н. Дурново, в их выступлениях против покойного премьера. Я заявил, что это безусловно неверно, что, я уверен, это могут подтвердить громадное большинство моих почтенных коллег всех партий Государственного Совета. Теперь А.И. Гучков говорит, что ему трудно возражать против моего отрицания, так как он, конечно, никаких доказательств к своему утверждению, что я был вдохновителем правых членов Государственного Совета, их лидера П.Н. Дурново и «реакционных, внепарламентских кругов» не имеет, но для него, «стоявшего близко к политической сцене последнего времени, была ясно видна та опытная, искусная рука, которая из-за кулис расставляла фигуры и дергала марионетками». «Во всяком случае, общность конечной цели – борьбы против нового политического строя, общность ближайших тактических задач, в числе которых первой явилось устранение того лица, которое было убежденным сторонником этого строя и стояло поперек дороги всяких реакционных политических экспериментов, эта общность явилась результатом, если не сговора, то внутреннего сродства» (моего и реакционеров).
Итак, А.И. Гучков не может представить никаких доказательств моих инспираций, а только это его догадки, его политическое чутье. Против такой аргументации трудно возражать. Я, с своей стороны, заявляю, что никогда, ни прямо, ни косвенно ни с кем ни в какие конспирации против несчастного П.А. Столыпина я не входил – и что никто не в состоянии представить доказательства противного. Это не что иное, как полицейско-политическая легенда, уже давно пущенная, отчасти из боязни моего престижа и, главным образом для того, чтобы дискредитировать своих противников.
Всему свету известно, что новый строй был провозглашен манифестом 17 октября 1905 года и очерчен законами, изданными в согласии с этим манифестом, когда я стоял во главе Императорского правительства. Всему свету не менее известно мое исключительное и ответственное участие в создании этих актов, установивших «новый политический строй». От тех убеждений, которые я тогда имел смелость и счастье высказать моему повелителю Государю Императору, я никогда не отказывался, а воспоминание об этом наполняет ныне мою жизнь и составляет мою гордость. Известно, что правые реакционеры относятся ко всему, что было сделано 17 октября и во время моего премьерства, вполне отрицательно, и свою ненависть к этим актам обыкновенно переносят на мою личность. Так как я не привык без доказательств кого-либо заподозревать, а тем паче оглашать об этих заподозреваниях, то, с своей стороны, уверен, что реакционеры, полагающие, что нужно 17 октября уничтожить, думают вполне искренно. Я их мнения не разделяю, нахожу, что то, к чему они стремятся, будет гибельно для Царя и моей родины, но их мнение я понимаю: оно искренно и ясно.
Но о каком «новом строе» говорит А.И. Гучков, за который будто бы погиб убежденный сторонник этого строя? В чем сохранились начала 17 октября, воплощенные во время моего премьерства в законы, вслед затем опубликованные? Об этом, если писать, то нужно писать тома.
Но я утверждаю, что в новом обновленном строе, защитником которого теперь является А.И. Гучков, сохранился лишь труп 17 октября, что под флагом «конституционного режима» в последние годы лишь указывали пределы Царской власти, но свою собственную власть довели до неограниченного абсолютного и небывалого произвола. Для меня такие прогрессисты не более симпатичны, чем искренние, прямые реакционеры. На эту тему, по моему особливому участию в 17 октябре, я не могу говорить спокойно. Об этом, как правильно замечает А.И. Гучков, скажет история…
В заключение же приведу следующее. Реакционеры, с одной стороны, и приверженцы погибшего премьера, с другой, возбуждают во мне те же чувства, которые я испытывал, посещая в последнее время «revues» на злободневные темы во французских театрах. Когда на сцене похитители снимают Джиоконду и оставляют вместо нее старую стену, то зрители волнуются и огорчаются, когда же похитители снимают Джиоконду и вместо нее на старую стену вешают поддельную Джиоконду, с накрашенными ланитами и обведенными глазами, то зрители возмущаются и выходят из себя…
Граф Витте
Биарриц, 30 сентября 1911 года
Примечания
1
Я познакомился с Бадмаевым через Ухтомского, к которому он подлез во время одного из его путешествий в Китай. Бадмаев принадлежит к типичнейшим азиатцам; человек он несомненно весьма умный; в отношении своего лечения – он обладает большою долею шарлатанства. В некоторых случаях своим лечением он приносит пользу, но его лечение всегда связано с различными интригами и политикою. Это вскоре было замечено, как князем Ухтомским. так и мною; мы ясно видели, что Бадмаев занимался вопросами Дальнего Востока, а поэтому он был совсем отдален, как от князя Ухтомского, так и от меня.
Иногда же Бадмаев старается эти свои занятия сделать источником всевозможных личных денежных афер.
Сначала Ухтомский ввел Бадмаева и к Цесаревичу Николаю, и в первое время своего царствования Император даже принимал Бадмаева и вообще относился к нему благосклонно.
Уже много лет, как Ухтомский, так и я, Бадмаева к себе не допускали, но еще недавно я слыхал, что Бадмаев как-то сумел пролезть, как к Курлову, который ныне вследствие убийства Столыпина, потерял место, так и к теперешнему дворцовому коменданту Дедюлину. Недавно еще в Медицинском Совете рассматривалось дело об учреждении какого-то общества лечения бурятской медициной, во главе с Дедюлиным, Курловым, Бадмаевым. Из этого я вижу, что Бадмаев теперь снова пролез в сферы высшей полиции.
2
Проигрались (нем.).
3
Вариант: * Я по особому уполномочию Императора вел письменно эти переговоры и на уступки не шел. Я был уверен, что это лучший путь ведения переговоров с немцами. В этом меня, между прочим, убедили обстоятельства ведения переговоров в 1893–4 годах, когда я благодаря доверию ко мне Императора Александра III вынудил Германию на большую уступчивость. Но в 1904 году, когда мы втюрились в несчастную ребяческую войну, то западная наша граница оказалась в довольно печальном положении в смысле обороны. Ловкий Вильгельм II уверил Николая II, что последний может быть покоен относительно западной границы, а затем частным письмом просил нашего Государя оказать ему одолжение и сделать весьма большие уступки в торговом договоре, на которые я не согласился и был уверен, что заставлю немцев уступить.
