Леонид Механиков - Полёт:Воспоминания.

По-настоящему я прочувствовал сочетание роз и хвои, уже будучи курсантом лётного училища.

С утра, по каким-то неприметным признакам в казарме уже чувствовалось: что-то случилось.

Или случится...

Командир роты пришёл какой-то хмурый. Придрался на за что, ни про что, к дежурному. Не так, мол, заправлены шинели на вешалке.

Раньше он никогда на это внимания не обращал, это дело старшины следить за порядком в казарме.

После завтрака - на занятия.

Только занятия идут как-то не так. Никогда ещё такого не бывало, чтобы во время занятий в класс зашёл кто-то другой кроме преподавателя, а тут вдруг пришёл какой-то капитан и что-то шептал на ухо нашему майору, тот слушал и кивал головой. По лицам их было видно, что оба расстроены.

После ухода капитана преподаватель вдруг прекратил занятия: «Товарищи курсанты, на сегодня в вашей группе занятия прекращены, всем следовать в казарму, там получите дальнейшие указания».

Мы были встревожены, не могли ничего понять, знали только одно: случилось что-то очень плохое.

В казарме нас уже ждал командир роты, рядом с ним стоял заместитель начальника училища по строевой.

Строй остановили в казарме, повернули лицом к начальству, зам по строевой сообщил, что сегодня ночью на посадке разбился транспортный самолёт нашего училища, все одиннадцать человек, находившихся на борту, погибли. В гарнизоне траур, похороны назначены на завтра, а сегодня одиннадцать гробов будут выставлены в клубе училища.

Второму взводу нашей роты поручено обеспечить караул и почётный караул клуба на похоронах. Курсантам до обеда проверить и привести в порядок парадную форму одежды, подшить свежие воротнички, начистить пуговицы, выгладиться, вычиститься, после обеда - отдых и в восемнадцать часов заступить в караул. Начальником караула назначен командир роты.

Мы принялись за свою парадку. Спасибо старшине, приводить её в порядок долго не потребовалось: форма у нас всегда была в порядке, уж этого от нас старшина добивался просто: чуть что не так на осмотре - наряд вне очереди. А кому охота драить туалет или выстаивать у тумбочки? Вполне естественно, на уме и на языке одно: как они убились.

Естественно, нашлись знающие люди, было высказано много предположений, но все понимали, что это - только предположения, ибо информации не имел никто.

Тем более - никто у нас не имел опыта полётов на транспортном самолёте, для нас Ли-2 был в то время супер-самолётом.

Ну да, собственно, разговор не о том, и даже не об организации гарнизонной и караульной службы в БВАУЛ им. Серова.

Разговор - о ночи.

Итак, подошла моя смена - с двух до четырёх ночи.

Разводящий повёл нашу смену по маршруту, сменяя посты: один - на входе в клуб, второй - перед входом в зал, третий, гробы в зале, - мой.

Смена ушла.

Всё.

Я остался один.

Один с длиннющей от примкнутого штыка трёхлинейкой, полусонный и полу перепуганный, один в громадном, слабо освещённом зале.

Я стал осматриваться.

Зал клуба был убран хвоей.

В средине зала на постаменте стояли гробы.

Сразу одиннадцать гробов.

Такого мне видеть ещё не доводилось.

Красные гробы, с аккуратными острыми углами, стоявшие близко друг к другу, так близко, словно не хотели больше никого пускать к себе. Они были какими-то чужими, загадочными, непонятными, даже враждебными, словно пришедшими из другого, непонятного и чужого мира.

Они пришли сюда для того, чтобы показаться, напугать и тут же уйти.

А может не напугать, а напомнить о чём-то, известном только им самим ? Они были сами по себе.

Может быть потому, что были закрыты ? Казалось, каждый из них хранил какую-то страшную и непонятную тайну, ту самую великую и мудрую тайну мироздания, которая никогда не была и не будет понята человеком - мизерным существом, пылинкой мироздания, квантом времени, считающим себя самым умным и самым-самым покорителем природы и Вселенной.

Много мне пришлось схоронить людей, большая часть из них - пилоты, которые умирают мгновенно, неожиданно, умирают случайно, полными сил и энергии, умирают за секунду-другую, не ведая даже о том, что его ожидает в следующую минуту жизни и будет ли вообще эта следующая минута.

И всегда были похороны.

Похороны были даже в том случае, если пилота как такового просто не нашли.

Он испарился, превратился в пыль, развеялся на молекулы, атомы...

Просто нашли громадную яму с огрызками самолёта и на краю той ямы - какой-то «фрагмент» пилота, а то и просто пуговицу, подмётку с сапога...

В таком случае нагребают в гроб землицы из той ямы по весу, забивают гроб, дабы не видел никто, что там в нём - такова уж жизнь и смерть пилота, служивого, самого-самого, Бога, витающего над людьми, над Землёй.

Бога, вознесённого Родиной-матерью на небывалую высоту и той же Родиной низвергнутого со своей божественной высоты настолько, что даже отдать последний, человеческий, веками утверждённый с пещерных времён долг погребения, оказывается некому. Был человек, и нет человека, осталась от него только кратковременная память в виде шифровки, пошедшей по строевым частям с указанием фамилии и причины катастрофы...

Отойдёт в прошлое шок от известия о гибели товарища, отплачется жена, получив денежную компенсацию от государства, уедет с детьми из гарнизона чтобы больше никогда не видеть друзей и врагов своего мужа, скинувшихся кто сколько может на помощь молодой вдове да детишкам-сиротинушкам, оставшимся без кормильца, помянут пилоты да техмоща горькой стопкой своего товарища, пилота, хорошего парня, закончит работу очередная высокая комиссия, сделает соответствующие выводы высокое начальство и снова войдёт в своё обычное рабочее русло жизнь сначала аэродрома, а потом - и гарнизона.

Всё реже и реже будут вспоминать о той катастрофе, о том парне, потом разъедутся по другим гарнизонам, придёт в гарнизон и новое начальство - вот и всё...

Время - лучший лекарь.

Время - лучший судья.

Это я узнал уже потом.

А тогда я стоял со своей трёхлинейкой один-на-один с одиннадцатью закрытыми красными гробами, покрытыми густой хвоей, усыпанной уже увядающими розами.

Я вдыхал пряный запах умирающих роз.

Совсем недавно каждая из них, будучи ещё бутоном, радовалась жизни, радовалась солнцу и росе; она знала, что она - самая красивая, самая прекрасная, что лучше неё нет на земле никого. Она с трепетом ждала, когда она распустится во всей своей красе, когда прилетит к ней наконец такая долгожданная пчела и опылит её пыльцой, и завяжется в ней плод, и созреет, и упадёт на мягкую землю, и вырастут на земле новые розы, ещё красивее, чем она, и будет на земле всё нарядно, красиво, прекрасно, и жизнь станет лучше, добрее...