Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Знал Федор Иванович и о том, что Гречанинов, выходец из московской купеческой семьи, учился у Сафонова, Аренского и Танеева в Московской консерватории, а у Римского-Корсакова в Петербургской. Как же отказать дорогому другу Василию Ильичу Сафонову, который высоко отзывался о хоровых и камерных вокальных сочинениях Гречанинова? Да и художественники не раз хорошо отзывались о музыке Гречанинова к спектаклям «Царь Федор Иоаннович», «Смерть Ионна Грозного», а теперь вот предполагают поставить «Снегурочку» в музыкальном оформлении все того же Александра Тихоновича… Так по рукам и ногам, как говорится, оказался повязанным знаменитый оперный артист. Тут уж ничего нельзя поделать, как только согласиться, а там уж пусть решает зритель-слушатель и высокое начальство двора его величества. Он сделает все, что от него зависит. Говорят, что Гречанинов старается создавать такую музыку, которая напоминала бы музыку «совсем как в деревне». Может ли быть хорошей музыка «совсем как в деревне»? Не раз Шаляпину приходилось слушать исполнение народных песен в деревне, когда бабы и мужики портили прекрасные песни своими дикими взвизгиваниями и завываниями, говорят, что Станиславский требует именно такое исполнение, якобы в народном духе может понравиться Льву Толстому. Но Лев Толстой в этом отношении не должен быть указом, этаким законодателем в сочинении и исполнении современной музыки. «Совсем как в деревне» может быть и мерзко и противно… Такой «необузданный реализм» в искусстве, а в особенности в музыке невозможен и не может дать подлинное искусство… Кто ж придумал это словечко – «необузданный»? Гречанинов? Кругликов? Римский-Корсаков? Нет, не может он вспомнить, но ясно, что кто-то умный и толковый… «Необузданный реализм» может удовлетворять только низким физиологическим потребностям и не может подняться до изображения высоких «скитаний человеческого духа». Только обработанная народная музыка, только идеально народное произведение может быть высокохудожественным, а «совсем как в деревне», те же пляски и песни на сцене никто ни слушать, ни смотреть не будет… Что получилось у наших с оперой Гречанинова? Трудно ждать от этой постановки успеха… Бог даст, вытянут и эту постановку..

С этими мыслями Шаляпин задремал. И беспокойно заворочался только тогда, когда открылась дверь и в проеме показались Иола и Горький, недовольно заокавший:

– Господин болящий! Не стыдно тебе, тридцатилетнему мужику, любимцу публики и в особливости женщин, дрыхнуть посеред дня, когда трудовой народ в поту и муках трудится…

Федор Иванович открыл глаза, увидел Горького, быстро поднялся и шагнул навстречу, раскрывая объятия:

– Вот так гость дорогой! Здравствуй, Алекса! Друг ты мой ненаглядный! Хоть бы телеграмму дал… Так, чуток занедужил что-то…

– Знаю, знаю, Иола мне все рассказала, и про воронежский концерт, и про то, как ты возвратился оттудова… Все знаю! А теперь, брат Федор, собирайся, дело есть, весьма важное.

– Давай хоть чаю выпьем. Иолинка!

– Да, да, а ты пока одевайся. Как горло-то, Федор?

Федор Иванович потрогал горло, прокашлялся, промурлыкал

что-то вполголоса и вполне остался довольным своим состоянием.

– Правильно, Федор! – Горький широко улыбался, наблюдая за поведением «господина болящего», почувствовавшего себя, к всеобщей радости, здоровым и в хорошем настроении. – У меня на сегодня было запланировано несколько встреч, с некоторыми я уже повидался…

Горький ушел в столовую, где уже суетилась за приготовлением чая Иола Игнатьевна. Вскоре появился Федор Иванович, и беседа возобновилась. Шаляпин попытался объяснить свое состояние, но Горький деловито его перебил:

– Понимаешь, Федор, много дел и просто суеты возникает вокруг Народного дома. Оказалось, что построить его, освятить твоим именем, так сказать, это всего лишь малая часть дела. А что дальше? Для спектаклей дом надо сдавать. А кому? Местному режиссеру Басманову? Не хочу… Это означает, что опять мы не имеем своего театра, опять на все смотри чужими глазами. Не позволит он ставить то, что мы задумали. И вот пришли мы к выводу, что необходимо организовать театральное товарищество на паях. Савва Морозов дает на двадцать паев…

– А сколько пай стоит? – спросил Шаляпин.

– Сто рублей!

– Мы с Иолой берем пять паев. Согласна, Иола?

Иола Игнатьевна только улыбнулась в ответ. Что она могла сказать, если уже привыкла, что все финансовые заботы полностью лежат на муже, он и зарабатывает, он и распоряжается средствами, он и обеспечивает свою семью. Ясно, что он всегда спрашивает ее совета, познав за эти пять лет и ее глубокую преданность семье, и ее ясный ум, и твердую волю.

– Вот и превосходно! Я уже был не только у Морозова, но и у Станиславского, Немировича… Конечно, Мария Федоровна Андреева, Евгений Чириков, Малиновские, и Елена Константиновна, и Павел Петрович, ну, само собой разумеется, Лилина, куда ж жена денется от знаменитого Алексеева-Станиславского, Лужский, Тихомиров, Сапунов.

– Ну хорошо, Алекса, деньги собрали, допустим. А что дальше? Ни труппы, ни реквизита, ни бутафории, ни костюмов нет. Да и помещение совершенно не оборудовано. Одно дело провести сольный концерт, а другое – поставить спектакль для полутора тысяч зрителей… Каков репертуар? Кто собирает труппу?

– Ты прав, Федор, вопросов уйма. Режиссером согласился быть Асаф Александрович Тихомиров, артист и режиссер МХТа, если ты не забыл его. Это счастливое приобретение Народного дома, он все наладит, и труппу вместе с Марией Андреевой соберет, и прочие реквизиты приобретет. Он это умеет, а главное, он полностью поддерживает мысли о народном театре в провинции.

– Но кто из профессионалов в начале сезона покинет свой театр и бросится в море неизвестности? – возражал Шаляпин. – Подумай сам, Алексей Максимович! Не обрекаем ли мы все это благороднейшее дело на провал?

– Профессионалов сможем взять не более десяти – двенадцати. Основной состав театра – это ученики и ученицы Художественного театра. Я уже договорился со Станиславским, он тоже загорелся созданием общедоступных театров: как хорошо было б, если во всех городах России были бы такие театры, но это дело будущего. Надо хоть наш театр поставить на ноги. Может, хоть чуточку искру Божию внесем в нижегородские будни…

– А что? Черным-черно? Беспросветно?

– Да, жизнь нелегкая в Нижнем. На днях арестовали кого-то из книжного музея. Еще человек пять арестованы по доносу шпиона. Шпиона убили, но тут же арестовали еще человек двадцать. Но все какие-то незнакомые фамилии. Развелось же, однако, у нас этих людей. Многие полюбили, чтоб их в тюрьмы время от времени сажали.