Анатолий Корольченко - Выбитый генералитет

Я слушал генерала, боясь прервать, спугнуть неосторожным вопросом. Даже не решался записывать, надеясь это сделать на свежую память вечером, когда буду один.

— Одиннадцатого июня состоялся суд над Тухачевским и группой военачальников, — рассказывал Аркадий Федорович. — Через год из восьми заседателей того судилища оставались в живых лишь Буденный и Шапошников. Настала очередь Шапошникова…

И тут я, не удержавшись, прервал генерала.

— Но ведь Сталин Шапошникова уважал. Называл по имени-отчеству, никого другого, даже своих ближайших соратников, не удостаивал такой чести.

— Это так. Обращался, называя его Борисом Михайловичем. Но, зная вероломство Сталина, это ничего не значило. Помню, где-то в конце лета я получил распоряжение: срочно выехать в Москву, в Генеральный штаб. Прочитал и екнуло в груди. Все! Много было таких случаев, когда ехали по вызову — и не возвращались. И хотя стояла подпись начальника Генштаба, однако сомнение брало. — Генерал замолк, повертел в руках карандаш. — Жена тоже в панике: начала собирать вещи. Словом, в тот же день я выехал в Москву. Ночью не сомкнул глаз, одолевали мысли да догадки. Зачем понадобился Борису Михайловичу? Ну, если бы вызвали в инженерное управление, было бы объяснимо, но вызывал-то сам начальник Генерального штаба! Приехал — и прямо с вокзала на Арбат, в бюро пропусков. Там уже лежал на мое имя заказ на пропуск.

В приемной меня встречает порученец Бориса Михайловича. Он явно возбужден.

— Наконец-то! Командарм о вас уже справлялся.

— А сам он где? — Вижу дверь в кабинет раскрыта и там никого нет.

— Он на квартире, болен. Приказал, товарищ комбриг, немедленно ехать к нему. Вызываю машину. Сейчас сообщу Борису Михайловичу.

Открыла дверь молодая женщина с привлекательным, но встревоженным лицом.

— Мария Александровна, — назвала она себя и провела в большую гостиную. — Борис Михайлович, к тебе! Садитесь, отдыхайте…

Я сел, взгляд упал на фотографию на стене: молодой, лет двадцати, военный, на петлицах лейтенантские квадраты и эмблема инженерных войск. «Сын», — догадался я.

Из соседней комнаты вышел Шапошников: в форме, словно в своем служебном кабинете. Даже ворот кителя застегнут на крючки. Протянул руку, справился, как доехал.

— Не желаете ли перекусить? Мария Александровна быстро приготовит.

— Спасибо, товарищ командарм. — Вижу, что он взволнован, хотя и старается это скрыть. Конечно, ему сейчас не до распития чаев.

— Я вот зачем вас пригласил, Аркадий Федорович, — назвал он меня по имени-отчеству, усаживая против себя в кресло. — Помните, летом позапрошлого года после рекогносцировки пограничной зоны мы писали акт. Послали его на имя наркома, а к нему прилагали записку о необходимых работах в укрепрайонах. Вы еще составили расчет необходимых сил и средств.

— Помню, товарищ командарм. Только мы так и не получили на него ответ.

Будучи командующим войсками Ленинградского округа Шапошников проявлял особое внимание к укреплению пограничной зоны. Граница с Финляндией в непосредственной близости. В ясный день с Исааковского собора можно было наблюдать финские пограничные дозоры. Вблизи границы строились дороги, аэродромы, укрепления. Особенно большие работы проводились на Карельском перешейке. Наша разведка отметила нахождение там французских специалистов, которые помогали финнам возводить линию укреплений, наподобие созданной во Франции «линии Мажино». Естественно, мы проводили соответствующие меры, доносили в наркомат, предлагали, но с нами не всегда считались, а то и просто отмалчивались.

— Так где же копии этих документов? Сохранены ли? — Он смотрел на меня таким взглядом, будто заглядывал в душу.

— Так точно, хранятся в деле.

— Они у вас? В целости? Не изъяты ли?

— Никак нет, на месте.

Борис Михайлович откинулся в кресле, помолчал.

— Аркадий Федорович, голубчик!.. — Он имел привычку в обращении называть собеседника «голубчик». — Эти документы должны быть у меня! Как можно скорей!

— Переслать по почте?

— Нет, нет, только нарочным! Впрочем, и ему нельзя доверять.

— Я их сам вам доставлю.

— Да, да, конечно. Но сделать это нужно без промедления, как можно скорей… И еще, голубчик, о том никто не должен знать. Никто! Вы сейчас же возвращайтесь к себе. Билеты вам будут вручены на ближайший поезд. Я распоряжусь. И — назад! С документами! На «Красной стреле». Комендант будет предупрежден. Это очень важно и сделать нужно архисрочно.

Не теряя времени, я выехал в Ленинград. Я догадывался, чем вызвана такая поспешность: над Борисом Михайловичем сгустились тучи. Он, конечно, понимал, что на суде высветилось истинное состояние высшего военного руководства, его бездарность, о которой никто не должен был знать, прояснилась и неблаговидная роль Сталина. И потому были нежелательными свидетели, заседавшие на недавнем суде. В их числе оказался и Шапошников.

— И что же было дальше? — спросил я генерала.

— Дальше? Наутро я был в отделе, затребовал дело. Листал с волнением толстый подшив. Дрожали руки. А вдруг кто-нибудь документы изъял? «Не может того быть», — успокаивал себя. Наконец, нашел. Даже перевел дух. Я уже готов был ехать на вокзал, как вдруг звонок телефона. Адъютант командующего округом генерала Хозина.

— Вас вызывает командующий.

Вот уж некстати! До отправления поезда времени в обрез. Еще нужно предупредить коменданта. Решился с Хозиным объясниться по телефону. Услышав его глуховатый голос, сказал:

— Товарищ командующий, меня срочно вызвал начальник Генштаба. Через сорок минут отходит поезд на Москву.

— Зайдите! — телефон смолк.

— В чем дело, комбриг? — генерал Хозин принял меня сразу. — Зачем вызывают?

Помня предупреждение Шапошникова, я не решился рассказывать обо всем, слукавил:

— Не могу знать.

Командующий вскинул бровь.

— Что-нибудь серьезное?

— Да— У подъезда стоит моя машина. Воспользуйтесь. О деле потом, когда вернетесь.

И я поспешил на вокзал. В Москву приехал ночью, позвонил Борису Михайловичу.

— Немедленно ко мне! — последовала его команда.

Он взял привезенные мной бумаги, надел пенсне, стал их листать. Потом сел за стол и углубился в чтение, совсем позабыв обо мне. А я стоял, боясь о себе напомнить.

— Вы извините, голубчик, — вдруг произнес он, отрываясь от чтения. — Посидите. Если бы вы знали, как ячвам обязан…

— Неужели такие важные документы? — спросил я Аркадия Федоровича.

— Важные. Но дело в другом: они опровергали обвинение в его вредительстве, будто бы он преднамеренно не занимался укреплением нашей гранит цы, когда командовал Ленинградским округом. Вот в чем смысл. А он-то делал все, что было в его силах. И не удалось кому-то состряпать против него дело. Не будь этих документов, наверняка с ним разделались бы, как поступили с другими.