Станислав Ваупшасов - На тревожных перекрестках - Записки чекиста

— По своему профилю, — ответил товарищ.

— Что для этого надо сделать?

— Написать заявление и все.

И я стал готовиться в дальний путь. На это ушло несколько месяцев. Обложившись учебниками, изучал испанский язык, географию, историю, культуру страны.

Дождливым осенним вечером на Белорусском вокзале меня провожали жена, дети и несколько друзей. В кармане у меня лежал новенький дипломатический паспорт на имя Станислава Алексеевича Дубовского. Раздался третий звонок, я попрощался со всеми и вошел в вагон.

Поезд пересекал границу и проезжал польскую станцию Столбцы, памятную мне по лету 1924 года.

До границы ехал в купе один, временами читал, а больше смотрел в окно на знакомые белорусские леса и вспоминал прошлое. Особенно ярко оно встало передо мной, когда поезд остановился в Столбцах. Я окинул взглядом станцию, все до мелочей знакомо. Но выглядела она, разумеется, не так, как в памятную ночь: чистенькая, мирная, сонная, все здания наново покрашены, по перрону чинно прогуливаются пассажиры, жандармы, мелькают железнодорожные служащие. Никто мною не заинтересовался, и обошлось без происшествий, если не считать, что в купе появились еще два пассажира — русская женщина с мальчиком лет семи или восьми, необычайно развитым и общительным парнишкой.

Спутница моя оказалась женой советского дипломата, впервые ехала за границу, в Брюссель. Все ей было внове, и она нервничала, особенно когда ее неуемный Вова слишком громко задавал различного рода вопросы.

— Мама, а почему носильщики похожи на полицейских?

— А почему у полицейских такие квадратные фуражки?

Мать просто не успевала отвечать ему, и он вскоре стал обращаться ко мне.

— Дядя, а почему они все в серебре, как Деды Морозы?

— Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.

— Жандармы? — переспрашивал любознательный ребенок. — Так это же враги? И полицейские тоже!

— Ты замолчишь или нет! — восклицала мать.

Вова утихомиривался, однако ненадолго.

На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:

— Дяденька, вы польский жандарм?

Мать обмерла. Но пассажир ласково улыбнулся мальчику и на хорошем русском языке ответил:

— Нет, я не жандарм.

— Откуда же вы знаете наш язык? — последовал вопрос.

— Я много лет жил в России.

— А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?

— Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.

— Пожалуйста.

Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.

— Ой, так вы же поп! — удивленно воскликнул Вова.

— Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.

— А почему у вас шинель?

— Я военный священник. Полковый ксендз.

— Вот так штука! — сказал парнишка. — А в Красной Армии никаких попов нет.

Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.

— Добился своего! — сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир — невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.

Углубившись в книгу, я не столько читал, сколько пытался угадать, был ли приход ксендза случайностью или преднамеренным трюком польской контрразведки. Мои размышления прервал новый пассажир, тоже отлично говоривший по-русски.

— Вы, по всей видимости, русский, — сказал он. — Очень приятно встретить земляка. Позвольте представиться. Виктор Александрович Березняк.

— Весьма рад, — ответил я. — Дубовский.

Из многословного рассказа нового пассажира мы узнали, что он архитектор, раньше жил в Киеве, но в семнадцатом году, когда начались «известные вам события», эмигрировал в Польшу.

— Сами понимаете, на чужой стороне несладко, да что поделаешь обстоятельства вынудили… Однако, — воскликнул он, — я по-прежнему люблю Россию и всегда рад поговорить с русскими!

Жена дипломата и я не могли сказать того же о себе. У нас не было никакого желания поддерживать разговор с белым эмигрантом, тем более, что обаянием он не отличался, а его устаревший словарь, взгляды и психология обывателя выдавали в нем личность серую, заурядную.

Нам стало противно. Женщина занялась Вовой, тихо ему что-то втолковывая, я же демонстративно отвернулся к окну, показывая нежелание вести разговор. Однако он и виду не подал, что заметил нашу неприязнь. Угодливо предложил мне французскую сигарету, попросил у меня русскую папиросу и развязным тоном продолжал:

— Так хочется раскрыть свою душу! Надеюсь, вы меня поймете. Эмигрант! Само слово звучит оскорбительно. До сих пор, поверите ли, я не принял польского гражданства и надеюсь, что мне разрешат вернуться на родину. Правда, — он горестно развел руками, — на мои три заявления я получил три отказа. Смешно! Разве я враг обновленной России? Нет, буду подавать заявления еще и еще, пока не получу разрешения. Как вы считаете, добьюсь я своего?

Я обратил внимание на то, что у «архитектора», как и у ксендза, не было с собой ни чемодана, ни портфеля. Это обстоятельство насторожило меня. Мелкие шпики часто допускают небрежности в работе. Но на вопросы надо было отвечать, чтобы не вызвать у него подозрений, и я как можно спокойнее произнес:

— Не исключено, что добьетесь. Много честных эмигрантов вернулось в Советский Союз. Все зависит от личности заявителя.

«Архитектор» стал горячо убеждать меня в том, что он человек аполитичный, безвредный, и вдруг, без всякой логической связи с предыдущим, задал вопрос:

— Вы, кажется, дипломат?

— Нет, вы ошиблись. Я инженер.

С этими словами я вышел из купе и, прислонясь к окну, за которым мелькали поля и полустанки, закурил. Не прошло и двух минут, как рядом раздался все тот же вкрадчивый голос:

— Не помешаю? Миллион извинений…

— Места всем хватит, — не очень приветливо ответил я, так как назойливость ласкового господина стала всерьез раздражать меня.

Он тоже закурил и как бы невзначай повел такой разговор:

— Может быть, вы не откажетесь пообедать со мной в вагоне-ресторане? Если у вас туговато с валютой, я расплачусь.

— Благодарю вас, но я еще не проголодался.

— Да вы не стесняйтесь, господин Дубовский.