Андреа Бочелли - Музыка тишины

И вот, незадолго до защиты диплома, Амос узнал, что Марику видели в Милане в компании ее нового работодателя, и поведение ее было весьма недвусмысленно. Когда Амос узнал это, его самолюбие взыграло до такой степени, что буквально опалило его изнутри. Никогда еще он так не страдал из-за любви.

Он укрылся в тиши своего кабинета, и в этой комнате ощутил все одиночество, унижение, обиду и горе, впервые заставившие его плакать. Он с силой сжимал кулаки, пытаясь сдержать слезы, но это было невозможно: крупные капли катились по щекам, оставляя мокрые следы, и тогда он закрывал лицо руками и рыдал…

В какой-то момент он успокоился, потому что ему стало стыдно за себя; и он решил отправиться в поместье. Амос не знал, что будет там делать, – ему просто хотелось совершить нечто безрассудное. Было очень поздно, и все, кроме его матери, уже спали. Он надел ветровку, решительно направился к двери и вышел из дома.

Вдыхая полной грудью холодный январский воздух, он почувствовал, что на душе стало полегче. Дорога была пустынной, и он мог идти спокойно. Он быстро добрался до сельской дороги, ведущей в Поджончино; не раздумывая, стал одолевать подъем и уже спустя несколько минут входил в поместье. Там он остановился на секунду, чтобы перевести дыхание, и направился в конюшню.

В широкое окно в первом же стойле высунул голову и радостно заржал при виде Амоса трехлетний жеребенок, которого он совсем недавно начал объезжать. Амос подошел, обхватил обеими руками его голову и стал что-то нежно нашептывать на ухо, словно отец своему ребенку.

Мать, услышавшая, как он уходил, и решившая во что бы то ни стало пойти за ним, нашла его именно в такой позе; ее Амос был настолько захвачен этим необычным разговором, что женщина сразу же поняла, что случилось что-то очень серьезное.

Она вышла из машины и окликнула его, но он не ответил, тогда она подошла к сыну и вопросительно взглянула на него.

– Оставь меня. Возвращайся домой, – приказал ей Амос, даже не обернувшись.

– Но в чем дело? Что случилось?

– Ничего, ничего! Не волнуйся! Иди домой!

Мать не ответила, но и не ушла. Она молча села на низкий забор возле конюшни и стала терпеливо ждать. Ей хотелось понять, что происходит.

– Мама! – закричал Амос, охваченный отчаянием. – Я хочу побыть один!

– Но почему? – воскликнула женщина.

– Потому что я создан для одиночества!

– Впервые слышу от тебя такое. Так вот, послушай: пока я не узнаю, что случилось, одного я тебя здесь не оставлю!

Амос смирился, оставил жеребенка и пошел к машине. Мать последовала за ним, и вскоре они уже были дома, где их поджидал обеспокоенный отец. Он проснулся, услышав, как жена отъезжает на своем автомобиле в столь поздний час.

Таким экстравертам, как Амос, гораздо проще удовлетворить любопытство окружающих, чем скрыть свои чувства. Оказавшись в кухне с папой и мамой, которые явно волновались за него, он невероятным усилием воли справился со своей печалью и заговорил. «Марика изменяет мне, – поведал он, – так что с завтрашнего дня я снова буду одинок, а это непросто».

Он вскочил, бросился прочь из кухни и, стремительно одолев лестницу, закрылся в своей комнате. Упал ничком на постель, и потоки мыслей захлестнули его; теперь все казалось пустым и бессмысленным, а будущее – совершенно безнадежным. Начинать отношения с какой-нибудь другой девушкой он считал невозможным, ненужным, лишенным смысла. Правда, рассудок подсказывал ему обратное. Амос знал, что такие страдания лечатся временем и проходят бесследно.

Он пытался заставить эти разумные рассуждения найти путь к его сердцу, но у него ничего не выходило – бедное сердечко бешено колотилось, и тоска по Марике словно распространялась с током крови по всему его существу. Он продолжал желать ее, ее прекрасное тело, которое наверняка уже принадлежало другому мужчине. Возможно, отдаваясь кому-то со всей страстью, она смеялась над ним.

Он не мог избавиться от этих мыслей, сводивших его с ума, и провел бессонную ночь, пока собственное тело не подсказало ему способ облегчения боли. Он вдруг почувствовал себя спокойнее – усталость победила страдания, и он крепко уснул.

Ровно в десять часов его разбудил голос Этторе, от звука которого он почти подскочил. Он сразу же вспомнил о том, что произошло, и вновь почувствовал печаль и одиночество, но все-таки заставил себя быстро одеться и спустился вниз с желанием позвонить Марике и потребовать объяснений. В нем яростно боролись оскорбленная гордость и надежда, что девушка найдет необходимые аргументы, чтобы развеять его подозрения.

Как только Этторе ушел, Амос взял телефон и набрал номер Марики. Поняв, как он возбужден, девушка немедленно поспешила к нему, и они уединились в его кабинете. За закрытой дверью Амос обрушил на нее весь яд, скопившийся у него внутри; но яд этот, изрядно разбавленный эмоциями и страстями, не смог нанести Марике особого вреда. У нее было время поразмыслить и продумать линию защиты: да, она была в Милане со своим начальником – это она признавала, – но исключительно по работе, и просто не сочла настолько важным, чтобы сообщать об этом Амосу. Что касается слишком фривольного поведения, она готова к очной ставке со злопыхателями, так как не делала ничего предосудительного и совесть у нее совершенно чиста. Амос сделал над собой усилие и поверил ей. Его тянуло к ней больше, чем когда-либо, и она сумела сыграть роль влюбленной женщины, готовой на все, лишь бы восстановить прежнюю гармонию в отношениях со своим мужчиной. Марика отдалась ему со всей страстью, на которую только была способна, и, уходя, оставила его гораздо более спокойным, чем прежде.

Но надежные стены родного дома располагали к размышлениям, и Амос решил, что все обстоит не совсем так, как рассказала ему Марика. «Во всяком случае, – подумал он, – спокойствие – удел сильных людей, а со временем тайное всегда становится явным. Главное – воспринимать все спокойно».

С такими мыслями он полностью посвятил себя подготовке к защите диплома.

XXII

Рассвет 30 апреля застал Амоса в бодрствующем состоянии: он пытался привести в порядок собственные мысли, по десять раз подряд повторяя речь, предназначенную для защиты диплома. Услышав пение петуха, он понял, что поспать уже не удастся; взволнованный донельзя, он поднялся с постели и стал медленно собираться. Из родительской спальни до него доносился шум. Он прислушался и понял, что мама тоже уже встает, так что в кухню они спустились почти одновременно. Синьора Эди, которая демонстрировала поистине олимпийское спокойствие, на самом деле волновалась больше сына, но при этом с невозмутимым видом старалась подбодрить его разными способами. Амос выпил чашку горячего кофе и закрылся у себя в кабинете, чтобы заново просмотреть текст своего выступления. Наконец он услышал знакомый звук мотора машины Этторе: пунктуальный, как всегда, тот приехал, чтобы проводить его в Пизу.