Илья Дубинский - Примаков

Примаков хочет учить китайцев всему новому, но это не так легко. В Баодинфусской школе сильно еще влияние японских и немецких инструкторов, не желавших иметь в Китае сильную армию…

И что ж? Выслушав обстоятельный доклад, подкрепленный доводами младших советников, маршал Фэн одобряет инициативу Примакова, решившего написать специально для китайской армии «Полевой устав», который учитывал бы и современное оружие и современный опыт.

Лучшими в примаковских записках являются строки о народе, который представлялся автору отнюдь не как одноликая масса. Мы осязаем живой Китай: «Тихий крестьянский великой равнины, привыкший к упорному труду и плохому вознаграждению… Приморский Китай, буйный, полупиратский. Создавший мировую торговлю перламутром и жемчугом, первый вкусивший от плодов великих цивилизаций Запада – спирта, миссионерских поучений и матросского сифилиса…

Горный, давший энергичных, несколько суровых и полудиких героев военных легенд…

Китай дальнего запада, полукочевой и совсем дикий…

Китай Маньчжурии, богатой и суровой страны, строящей девятиэтажные пагоды и давшей Пекину династию пышных и жестоких богдыханов…

Китай дальнего юга – родины опиума и зеленого чая, где леса перевиты лианами и остатки древних племен мао и лоло охотятся на больших обезьян…»

Если обратить внимание на одно место записок Примакова, то становятся понятными некоторые сумасбродные претензии нынешних вершителей судеб Китая. Вчитаемся в те строки:

«Генерал Тан обратил наше внимание на огромный плакат… Плакат изображал карту Китая в его прежних границах, а косыми штрихами была отмечена территория провинций и сеттльментов, отнятых у Китая. На поверхности штриховки сделана надпись: „Эти земли уже больше не наши“…Называется эта карта „картой национального позора“. К числу провинций, которые обозначены „отнятыми“, относятся область Владивостока, Монголия, ставшая республикой, дальний Туркестан, Индокитай, острова Гонконг и Тайвань и территории сеттльментов и концессий. Размах несколько широкий…»

Приближался час приема.

Чтобы попасть к начальству, надо было только перейти трамвайную линию, по которой с лихим звоном летели вагоны «А», названные москвичами «Аннушка». Нельзя сказать, что в свое время «отцы города» не пеклись о людях. Еще до революции два трамвайных кольца были к услугам москвичей. Одно, Бульварное, замыкавшее центральную часть города, и Садовое, с трамваем «Б», охватывавшее широкий пояс в одном километре от Бульварного кольца.

Мы пересекли трамвайную линию. По тротуару от Арбатской площади к Кропоткинской шли двое – знаменитый скандальными выступлениями поэт и его подружка. Следом за пестро одетым стихотворцем бодро шагал породистый сенбернар в строгом наморднике. Поздоровались. Поэт остановился. Стал звать к себе в гости на чашку крепкого чая. А Виталий ответил: «Благодарю покорно… Боюсь злых поэтов и талантливых собак…»

И после, когда живописная парочка удалилась, Примаков добавил:

– У одного есть имя, нет мужества. У другого есть мужество, нет имени. У этого есть и то и другое. Только растрачивает он их в кавказских духанчиках…

Переступая порог здания бывшего Александровского юнкерского училища, в котором помещался Наркомат обороны, Примаков сказал:

– Этот домина, построенный царем, напоминает мне тот кирпичный бастион царского самодержавия, в котором меня судили двенадцать лет назад. В Киеве как раз против «Богдана» стоят так называемые «присутственные места». «Почему же их так окрестили?» – думал я часто. И пришел к выводу: потому, что в рабочие часы чиновник неотлучно присутствовал на своем месте… Будем надеяться, что там, в высоком кабинете, нас ждут.

Начальник управления говорил с нами весьма мягко, расположительно. Виталий Маркович, нахмурив лоб, попросил его напомнить наркому, что он дал согласие лишь на короткую поездку в Кабул. Самое большее – на год, полтора. Раз надо, то надо! И тут же, к моему величайшему изумлению, добавил, что после его отъезда из Кабула место военного атташе не будет пустовать…

Ввиду каких-то особо важных обстоятельств Примакову предложили выехать не позже 2 ноября, хотя мои документы еще оформлялись в афганском посольстве. Начальник управления обещал Примакову, что я не задержусь и, возможно, даже нагоню его в Ташкенте.

На улице уже Виталий, как я заметил, более задумчивый, чем прежде, сказал, что моей поездкой я его крепко выручу. Когда придет время покидать Кабул, никто не скажет, что некем его заменить. Он большевик и знает, что такое партийная дисциплина. Мог бы он, правда, постучаться к Серго Орджоникидзе или же к Григорию Ивановичу Петровскому. Но не в его обычаях искать покровителей.

Когда-то пришлось сменить перо на клинок, а теперь он сменит клинок на перо. Хотя здесь, дома, дел невпроворот. И мог бы он, наконец, взяться за настоящую работу. Ведь военное дело стало для него родной стихией. И он помнит сказанные ему накануне отправки в Китай слова. Ведь надо учитывать, кто их сказал. Такие люди рано или поздно выполняют обещанное…

Да! То были необычные слова и необычное обещание. Как-то, это было в 1925 году, слушатели Военно-воздушной академии Петровский (бывший комиссар червонного казачества), Марьямов (бывший комиссар полка), Владимир Примаков (бывший командир полка), Кушаков (бывший начальник оперативного отдела штаба) пригласили своих товарищей к себе в общежитие на Фурманный переулок (у Красных ворот). На той встрече Виталий сообщил нам конфиденциально о его беседе в Кремле. Там ему сказали, что советовались с Серго и считают, что очень популярного среди донского и кубанского казачества кавалериста надо перевести поближе к Дону, в Северо-Кавказский военный округ, а Инспектором кавалерии Красной Армии следует назначить Примакова. Вот только надо получить согласие Климента Ефремовича.

И тогда, когда мы собирались в Афганистан, знаменитый рейдист еще не терял надежды. Он верил, что высокое слово рано или поздно будет подкреплено согласием наркома. Наш старший товарищ мечтал, исходя из новейших требований жизни, перестроить советскую конницу, снабдить ее всем тем, что сохранило бы за ней ее первоначальную ударную силу. «Я люблю кавалерийское дело – конница ярче всего отражает живой дух революции, его силу, порыв, энтузиазм», – писал он.

Да, Примакову не довелось возглавить советскую конницу. Хотя он, как никто, был бы там на месте. Как не пришлось царскому политкаторжанину, барвенковскому ковалю Пантелеймону Потапенко получить в командование дивизию, хотя он своими подвигами и боевым опытом, своими революционными делами ее заслужил. Его последняя должность в 1937 году – помощник командира 9-й кавалерийской дивизии в Гайсине.