Олег Писаржевский - Прянишников

Получив слово для ответной речи, Дмитрий Николаевич вышел к рампе, поближе к сидящим в зале, и после недолгого молчания, во время которого в зале стояла нерушимая тишина, негромко заговорил, как бы отвечая на свои задушевные мысли:

— Спасибо всем друзьям за добрые слова, большое спасибо… К чему я стремился?.. Во-первых, к углублению научной работы в школе. Приходилось доказывать Департаменту земледелия право и обязанность высшей школы организовывать научные исследования… Спасти дело исследования от пожирания его вечно голодной фараоновой коровой — обязательным шаблонным выполнением учебной повинности… Борьба была нелегкая, но все же право школы на опытные станции было признано в России. В то же время приходилось работать по расширению русла учебной жизни. Во-первых, в академии. После 1905 года мы расширили прием в шесть-семь раз и отменили не только курсовую систему, но и всякие минимумы. Число оканчивающих курс возросло, возникали кружки. Из этого периода оживления вышел ряд профессоров: Вавилов, Якушкин, Минин. Тип студента изменился, состав студентов демократизировался, большинство приходило без гроша в кармане, летом они зарабатывали, зимой учились.

Но вот одна наболевшая мысль, живое, ранящее воспоминание заставило Прянишникова повысить голос.

— И когда приходится слышать неизвестно кем пущенную в обиход басню, — гневно говорит он, — будто петровцы до 1917 года готовились к службе в частных хозяйствах и их психология была психологией управляющих помещичьих хозяйств, то неизвестно, чему более удивляться: стремлению ли клеветать на академию, на Тимирязева и на нас, его учеников, будто бы работавших в школе ради обслуживания помещичьего хозяйства, или невежеству лиц, повторяющих эту басню. Кому же не известна, хотя бы из произведений Щедрина, картина давнего оскудения помещичьего хозяйства, которое занималось самоликвидацией, распродавая землю или сдавая ее в аренду крестьянам. Думать, что это падающее хозяйство могло поглощать ежегодно по 500—1000 новых агрономов с высшим образованием, — значит не иметь никакого представления об экономике дореволюционной России… Если же посмотреть на график возрастания числа земских агрономов, то ход этого возрастания вполне согласуется с числом оканчивающих академию и другие сельскохозяйственные школы.

С глубокой теплотой упоминал он и о втором «русле» учебной жизни — Голицынских женских курсах, где ему довелось три трехлетия быть выборным директором.

— Среди всех моментов, где Россия неизбежно ставится на последнем месте, — говорил он, — женское образование единственное исключение. В этом отношении Россия стояла выше заграницы — там женщина не шла в открытые двери университетов. У нас же на взносы слушательниц создались роскошные здания отдельных университетов… Также в равном числе с академией наполнили женщины и Голицынскую школу…

В сжатых и энергичных выражениях Прянишников напоминал о том, что на рубеже XVIII и XIX столетий Мальтусом была сделана попытка «определить ход изменений соотношения между численностью населения и хлебной продукцией, причем он пришел к известному выводу относительно размножения населения в прогрессии геометрической и невозможности поднятия земледельческой продукции больше, чем в прогрессии арифметической».

— Как часто бывает, — продолжал он, — здесь возведены были в общий закон явления, верно подмеченные для известного времени и известных стран, но вовсе не дающие возможности для широких обобщений и предсказаний. Попробуем проверить, насколько эти опасения основательны, и посмотрим, не может ли современная техника земледелия указать такие меры, которые дали бы возможность, например, утроить продукцию за то время, когда население удвоится?

И он давал на этот вопрос совершенно определенный ответ. Да, технически это вполне возможно, если становится возможным по условиям социальным.

Какие пути ведут к изобилию плодов земных достаточному, чтобы не принимать всерьез опасность перенаселения нашей планеты?

Во-первых, это «введение в севооборот растений более продуктивных, чем хлеба». Одно это способно удвоить продуктивность полей.

Во-вторых, «поднятие урожаев хлебов с помощью удобрения и правильной обработки».

В-третьих, это «расширение запашки, возможное в очень больших размерах для нечерноземной полосы Европейской России и Сибири».

Как видим, Прянишников в своей юбилейной речи развивал вполне современную программу, во всех основных чертах совпадающую с той, которая в широких масштабах осуществляется в наши дни.

Однако в те времена — шел 1925 год — каждое из этих положений требовало обоснования и расшифровки.

Прянишников охотно это делал.

Он говорил о том, что развитая азотная промышленность «явилась как бы той новой страной, которой уже не хватает на земном шаре».

В этой речи, так ярко выразившей научный оптимизм исследователя, Прянишников впервые назвал одну из ближайших очередных задач страны: «химификацию земледелия».

Впоследствии провозглашенная им «химификация» была заменена более благозвучным и удобным словом: «химизация».

Прянишников утверждал, что с помощью введения пропашных культур, клевера и минеральных удобрений мы можем поднять продукцию сельского хозяйства в 6–7 раз, а удвоив еще и запашку, — в 12–14 раз.

— Если принять во внимание, — говорил он, обращаясь к будущему, — что наши потомки будут потреблять больше мяса, а это потребует отведения большой площади под кормовые растения, то и окажется, что продукция хлеба и картофеля, в пересчете на хлеб, идущего в пищу людям, поднимется только в 8 раз, но и это означает, что еще на сто пятьдесят лет вперед Россия может не думать о недостатке средств продовольствия, если она даже будет удваивать население через каждые пятьдесят лет. При этом мы еще не считались с использованием громадных пространств Сибири.

Так были созданы основы той обширной программы, которую готова была выдвинуть агрохимия в связи с грядущей перестройкой создаваемого в стране нового — социалистического — сельского хозяйства. Казалось бы, настала пора пожинать плоды многолетнего научного труда.

Но жизнь потребовала активной борьбы за идеи, которые в долгих лабораторных исканиях обрели действенную плоть и горячую кровь.

Впрочем, эти рубежи в жизни героя в значительной мере условно прочеркиваются биографом, который имеет возможность оглянуть описываемый им творческий путь ученого глазами историка. Что касается самого героя этой книги, то он каждую минуту своей жизни ощущал себя одинаково призванным отстаивать истину и своими знаниями озарять пути к народному благу.