Сергей Нечаев - Венеция Казановы

На практике Высший Трибунал брал на себя даже некоторые из полномочий Совета Десяти (органа контроля над деятельностью дожа).

Десять членов Совета Десяти (их имена не разглашались) избирались сроком на один год, в течение которого они обладали неограниченной властью шпионить за любым венецианцем и преследовать его по своему усмотрению, но каждого из десяти по истечении этого срока можно было привлечь к ответственности за любые действия не по справедливости.

Совет Десяти, представлявший собой своеобразную секретную службу республики, заседал во Дворце дожей. И Совет и инквизиторы для сбора компрометирующей информации использовали сеть осведомителей и «доверенных лиц» (секретных агентов). Анонимные обвинения поощрялись, и на улицах Венеции были помещены специальные почтовые ящики для сбора жалоб и доносов. Во Дворце дожей во многих местах в стенах были сделаны прорези с прикрепленными к ним скульптурными масками, изображавшими человеческие лица с открытыми ртами, для опускания туда доносов. Эти маски называли устами льва (Bocca di Leone).

Большой Совет издавал законы и выбирал должностных лиц; исполнительная власть находилась в руках Сената, также заседавшего во Дворце дожей, а Совет Десяти охранял государство, имея право карать и миловать любого венецианца, включая самого дожа, за которым следили особо внимательно, окружая его все большей и большей роскошью, по мере того как сводили на нет его реальную власть.

Наиболее важные решения принимал Государственный Совет, собиравшийся в Зале Коллегии (Sala del Collegio). Он состоял из дожа, шести советников, старшин, главы Совета Десяти и Верховного Канцлера. Зал Коллегии был спроектирован Антонио да Понте в 1574 году. Великолепный позолоченный резной потолок зала был создан Франческо Бело; он является обрамлением аллегорических полотен работы Паоло Веронезе, среди которых над трибуной выделяется «Венеция на троне».

Зал Сената (Sala del Senato) был также реконструирован Антонио да Понте. Рисунок прекрасного потолка был сделан веронцем Кристофоро Сорте. Вставленные в него панно созданы различными художниками, в том числе Тинторетто.

В Зале Совета Десяти (Sala del Consiglio dei Dieci) заседал Трибунал, который вел следствия, касающиеся политических преступлений против государства. Трибунал возглавлял дож, и в его состав входило десять членов Большого Совета и шесть советников.

Ален Бюизин («Казанова»):

«Казанова-доносчик все пускает в ход, цепляясь за любую причину, за мельчайший предлог, чтобы посылать донесения своим хозяевам и удовлетворять их. Простая история супружеской измены: «запутанная ситуация, могущая иметь серьезные последствия», — считает он своим долгом уточнить, чтобы раздуть из этого важное дело, настолько тема его донесения банальна и безынтересна. Если бы Государственным инквизиторам присылали подробные донесения по поводу каждой измены в Венеции, их администрация была бы с головой завалена папками и бумагами, которые заполнили бы все кабинеты во Дворце дожей и Прокуратуре. Простой затор на улице, вызванный компанией, усевшейся в кружок на стульях, — и вот он уже строчит донесение: там якобы находится «центр темных и возмутительнейших слухов», — прибавляет Казанова, стараясь раздуть и это дело, явно совершенно незначительное».

Герман Кестен («Казанова»):

«Он служит инквизиции за пятнадцать дукатов в месяц. Его задачей было доносить инквизиции о проступках против религии и добрых нравов. Он жаловался официально, чаще всего тайно, на частоту разводов, на упражнения пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные модели художественных школ. Он доносил на своих друзей, которые читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламеттри или Гельвеция».

Как видим, Джакомо Казанова был никчемным шпионом, так и не раскрывшим ничего существенного. Тем не менее из-за этой грязной работы, хоть и оказавшейся малоэффективной, он совершенно опустился, но при этом считал себя вправе быть безжалостным цензором любой литературы, которая ему почему-то не нравилась. Доносы он писал на всех и по любому поводу. Инквизиторы, видя такое отношение к работе, лишили его жалованья. Они заявили Казанове, что отныне он будет получать оплату сдельно, в соответствии со значимостью каждого из его донесений. Грязная работа тут же потеряла для Казановы экономический смысл.

Стефан Цвейг («Три певца своей жизни»):

«Любимец женщин превратился в Анджело Пратолини, откровенного, презренного доносчика и негодяя; некогда осыпанные бриллиантами пальцы роются в грязных делах и разбрызгивают чернильный яд и желчь направо и налево, пока Венеция не находит наконец нужным освободиться от этого надоедливого сутяги пинком ноги».

Ален Бюизин («Казанова»):

«Ирония судьбы: его последнее шпионское донесение помечено 31 октября 1782 года — годовщиной его побега из Пьомби».

И все же работа на инквизицию не могла не сказаться на образе жизни Казановы: жить он стал упорядоченно и даже стесненно, что было явным признаком психической усталости и утомления от жизни. Он даже больше не играл в азартные игры.

Ален Бюизин («Казанова»):

«Вероятно, к тому времени у него остались лишь весьма скудные ресурсы, не позволявшие ему рискованных ставок и необдуманных расходов, в другие времена он, не колеблясь, наделал бы долгов ради нескольких рискованных партий в фараон».

С блестящими и шумными любовными историями тоже было покончено. Похоже, звезда Казановы закатилась.

Квартира на Барбариа-делле-Толе — последнее прибежище Казановы в Венеции

В 1779 году умер Марко Дандоло, последний покровитель Казановы, и наш герой лишился последних средств к существованию, и ему пришлось перебраться жить в район попроще. Ныне этот район называется Кастелло (Castello), Казанова же поселился в северо-восточной его части.

Ален Бюизин («Казанова»):

«Он повстречал некую Франческу Бускини, которую все звали Кекка или Кеккина, скромную девушку из народа, которая, однако, умела читать и писать, сироту, жившую с матерью, младшей сестрой и юным братом в сущей трущобе. Ее называли белошвейкой. Возможно, она немного занималась шитьем, вышивкой на пяльцах или жемчугом, чтобы пополнить скромные доходы дома, которые, во всяком случае, имели загадочное происхождение. Если у нее и было качество, определившее выбор Казановы и заставившее его простить бедность ее среды, то, наверное, лишь ее молодость (ей было всего пятнадцать лет) и красота, поскольку ему нравилось показывать ее на публике, в театре или на прогулке. Мать Франчески, которая, надо полагать, мечтала выдать дочь за какого-нибудь честного и богатого купца, чтобы обеспечить и самой себе покойную старость, недобро смотрела на связь своей дочери с безденежным пятидесятилетним мужчиной. Болтушка растрезвонила об этой истории по всему кварталу, составив любовникам наихудшую репутацию».