Виктор Конецкий - Некоторым образом драма

– Я тогда «Киру Георгиевну» писал. Тому двадцать семь лет прошло. Кира Георгиевна в детстве «эр» не произносила и от «отоларинголога» впадала в транс.

– Я и сегодня эту абракадабру произнести не могу, – сказал я.

Мы шарахнули по первой кружке французского – без всякой водяной примеси – пива, закурили – я «Космос», Виктор Платонович свой неизменный «Голуаз», самые крепкие и дешевые французские сигареты, с этаким черным табаком.

– Расскажи-ка про «Новороссийск», – попросил Некрасов. – Как он потонул? По пьянке, конечно, они столкнулись?

– Какой «Новороссийск»? – не понял я. – Какая пьянка?

– Прости, я спутал. «Нахимов». Здесь писали, что на обоих судах все были пьяные. Они столкнулись на подходе к Новороссийску.

– Ты с ума спятил! На мостике пьяных не бывает, а уж на выходе и подходе к порту…

– Ты сам моряк – вот и защищаешь своих.

– Не неси бред. К новороссийской беде водка никакого отношения не имеет.

– Слушай, мы же договорились говорить правду. Объясни тогда, как они на ровном месте… Это же такое горе!

– Слушай, мне надо часа два, чтобы тебе что-то объяснить и судебного разбирательства еще не было, я сам толком ничего не понимаю.

– А все-таки они были пьяные. А ты врешь по принципу: моя хата с краю и окна в другую сторону.

Ну что ты будешь с ним делать?!

– Слушай, я был в рейсе, когда все это случилось. А когда в рейсе получаешь известие о катастрофе, то переживаешь особенно сильно. Точно могу тебе одно сказать: никогда мы не получали таких архидурацких радиограмм от министра, как тогда. Вот это действительно факт, а не реклама.

– Ты все еще плаваешь?

– Эту навигацию отплавал опять в Арктике: Мурманск – Диксон – Тикси – Колыма – Певек – Колыма – Игарка. Два месяца как вернулся.

– Господи, как я тебе завидую! – вырвалось у него. – Два месяца назад был на Колыме?!

Он не только завидовал, он ко мне «проникся». Спросил, конечно, причину моего появления в Париже. Я объяснил, что обследую разных жен Пикассо.

– Кажись, они не отличались выдающимися умственными достоинствами, – заметил Некрасов. – А ежели грубее, Толстого перефразирую: «Господа, как я понял, все жены Пикассо были достаточно глупы для того, чтобы их любил гений». Хотя каждая соответствует его «периоду», а это не фунт изюму… Ладно, слушай, как теперь с водкой там, на Севере, на Колыме?

– «А там, на Севере, в Париже…» Сухой закон по всей трассе Великого морского пути. Только в Дудинке по каким-то талонам спиртное продают. Мне лично за три месяца перепало два раза.

– И как же там люди живут?

– Плохо, Вика, очень плохо. Выжрали всю дрянь. Про одеколон, конечно, и не говорю. Это на уровне здешнего «Наполеона». У пограничных солдат сапожную ваксу изъяли. Ее каким-то образом тоже научились употреблять.

– Это ты серьезно?

– Мы же договорились, что будем правду.

– А как там со жратвой?

– Ужасно. Сухое молоко выдают детям по специальным спискам. Сменим-ка пластинку. Ты же не из тех, кто сует пальцы в рану? Или уже из них?

– Нет, не из них. Но что будет дальше?… Нет, не спрашиваю. Вряд ли что-нибудь радостное. А плохое всегда успеваешь узнать.

– Правильно. Тыкать пальцами в раны имеют право только те, кому эти раны принадлежат. Слушай стихи. Это про «Нахимова».

Когда чей-то бортПробивает чужими форштевнями,Иль штормом суденышкоБросит на скалы, на мель,

А люди за бортомКричат голосами пещерными,Такими, что, может быть,Сам Посейдон онемел,

То с берега сразуПрибудут эксперты ученые,Смешавши подобьем коктейляИ правду и ложь,

И в черных машинахОсенней дорогою черноюМоих капитановКонвой повезет на правеж.

Сидят прокурорыИ морщат мучительно лобики,И в белую пену бумагОкунают персты,

В глазницах у нихНе зрачки, а железные гробики,А жены у них,Словно Доски почета, чисты.

Их бьют, капитанов,Железными, ясными фактами,Распяв на крестеШтормовых, непредвиденных драм,

Не зная: сердца капитановПробиты инфарктами,Хоть их не фиксируютПерышки кардиограмм.

А чайки противно скрипят,Будто в шлюпках уключины,Прибрежный маякПочему-то надолго погас,

А годы морскиеВинтами сквозь сердце прокручены,И в каждую дыркуЗаложен тяжелый фугас.

На мостике стойте,Шутите с командою бодренько,Но помня в прогулкеОт бака до самой кормы,

Что каждый морякДля жены заместитель любовникаПо части валюты,По части жратвы и «фирмы».

Теперь вы рабыРаспорядка известного, четкого,Где «попки» на вышках,Солдат, автомат на ремне…

О дай же вам господиВ лагере срока короткого,И дай же вам божеПогибших не видеть во сне…

– Это твои?

– Нет. Есть такой поэт Ян Вассерман, судовой врач, альпинист, дальневосточник, плавал на «рыбаках», из вечных правдоискателей.

– Это напечатано?

– В письме ко мне.

– А теперь будет напечатано?

– Не думаю.

– Какие-нибудь еще его стихи помнишь?

– Пожалуйста. Это еще семьдесят девятый год. «Залив Креста». Есть такой залив на самом дальнем краю русской земли. А эпиграф из меня: «Соловки – это запах тления и разрушения».

Есть на краю земли Залив Креста,Там грязный снег стреляет в щеки колко,Но голубая, ледяная коркаНад тем заливом девственно чиста.

Поселок там, как почерневший труп,Где ребрами – обугленные рейки,И вылезает серый дым из труб,Как вата из дырявой телогрейки.

Там лагерь был. Войди и посмотри:Сторожевые вышки, как бояре.Сутулятся, как батраки, бараки,С засовами снаружи – не внутри.

Продутая земля под цвет халвы,Есть одинокий дуб и восемь кладбищ,И словно сотни ровных, серых клавиш —В одном ряду могильные холмы.

Чьи здесь зарыты мысли и слова?Кто мертвых помянет хотя б молитвой?

Облезлая дощечка над могилкой,И надпись на дощечке: «М дробь Два…»

– Это напечатано?

– Еще нет.

– А будут?

– Теперь будут. Обязательно.

– Значит, не все можно?

– Значит, не все.

– Это правда, что по телевидению показывали моих «Солдат»?

– Слухи были, но точно я не знаю, ибо сам не видел. А покажут обязательно. И «Окопы» переиздадут – как пить дать. И скоро. Все мы из твоих окопов вылезли, как классические предки из шинели.

Он заплакал и не стал скрывать слезу.

Так как за кормой оставалась уже четвертая кружка пива, я предложил проведать французский туалет. Некрасов сказал, что он такой тренированный, что это мероприятие передернет.