Анри Труайя - Павел Первый

Именно в этот период за спиной императора разворачивалась жесткая борьба за влияние на него между различными противостоящими группировками. Друзей царицы, а к ним в том числе относилась и непостоянная Анна Лопухина, потерявшая всякий кредит доверия в глазах Павла, он призвал 25 сентября 1799 года возглавить Коллегию иностранных дел. Это были два человека, каждый из которых жаждал дорваться до власти, а их ежедневное соперничество между собой еще больше подстегивало их на изобличения и стремление подставить друг другу подножку. Первым из упомянутых людей был тридцатисемилетний граф Федор Ростопчин, назначенный придворным и членом Императорского совета; вторым – Никита Петрович Панин, молодой человек, племянник покойного учителя Его Величества. Они оба побуждали императора к продолжению изничтожения «французских цареубийц», тех, кто прежде был якобинцами, раскаявшимися шуанами или свежеиспеченными бонапартистами. Однако после фиаско новой англо-русской коалиции против Франции и капитуляции принца Йоркского перед силами генерала Брюна в голландском Бергене Павел пересмотрел свое суждение. В то время как английские войска были истреблены, австрийцы – вдребезги разбиты, а прусаки были вынуждены занимать выжидательную позицию, он надеялся, что, возможно, у него появится интерес сближения с этой вездесущей и всепобеждающей Францией. Весной 1800 года жест со стороны Бонапарта завершил процесс выяснения недоразумений между двумя странами. В знак доказательства доброй воли Франции Первый консул освободил всех русских военнопленных, захваченных во время последней кампании. Обнадеженный этой инициативой, Павел решил ответить на это, публично разорвав отношения с Бурбонами, право которых он отстаивал до недавних пор. В своей поспешности покончить с интригами эмиграции он дал понять графу Провансу, будущему королю Людовику XVIII, что он правильно поступит, покинув Митаву, где Россия предоставила ему приют, и направясь для воссоединения со своей супругой в Киев. Затем, чтобы подчеркнуть значение этого требования, Павел аннулирует пансион в сумме двухсот тысяч рублей, который был ранее назначен несчастному претенденту на французский трон.

Это внезапное изгнание наследника французского трона возмутило французов, нашедших свое убежище в России. Они совершенно отказывались понимать, как один из Романовых, являвшийся активным поборником законности в Европе, мог так обойтись с главой французской монархии – словно бы со слугой, который провинился, допустив оплошность при обслуживании хозяина. «Должно ли отступаться от всякого понятия чести, когда речь идет о политике?» – с горечью спрашивали себя те, кто заплатил ссылкой за свою привязанность к королю. Русские сами негласно осудили своего царя за это оппортунистическое предательство. Еще вчера они были горды, что являются русскими. Сегодня они испытывали от этого только чувство стыда.

А в это время эмиссары Первого консула вовсю плели в Санкт-Петербурге свою тонкую паутину. Не являлись ли дискуссии иезуита отца Грюбера, рекомендованного императору рыцарями Мальтийского ордена, или завлекающие маневры красивой французской актрисы, мадам Шевалье, любовницы Кутайсова, тем, что побудило Его Величество сделать первый шаг навстречу? В начале сентября 1800 года он пригласил к себе господина де Розенкранца, посла Дании, и внезапно сделал ему ошеломляюще дерзкое заявление. «Российская политика вот уже три года, – сказал ему Павел, – остается неизменной и связана со справедливостью там, где Его Величество полагает ее найти. Долгое время я был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам. Теперь же в этой стране в скором времени водворится король [Бонапарт], если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дела. Я бросил сторонников этой партии, которая и есть австрийская, когда обнаружилось, что справедливость не на ее стороне. То же самое было испытано относительно англичан. И тогда я склонился единственно в сторону справедливости, а не к тому или иному правительству, к той или иной нации, а те, которые иначе судят о моей политике, положительно ошибаются».

Эти быстро усвоенные слова были переданы от одного канцлера другому. Вся Европа была уведомлена о новых предрасположенностях царя. Павлу в это время исполнилось сорок шесть лет. Торжества по случаю чествования его очередной годовщины вызывали у него горькое чувство. Он признавался одному из своих близких: «Каждый вечер я от всего моего сердца благодарю Господа за то, что он еще на день оградил меня от катастроф»[31]. Но если во внешней политике Павел демонстрировал все большее примирение с французскими республиканцами, то в своей империи он еще более ужесточился по отношению к русским. Во вторник 25 сентября, когда в Гатчине проходило театральное представление, он разгневался до покраснения от того, что зрители осмелились аплодировать актерам прежде, чем им был подан дозволяющий знак. В своем детстве он уже испытывал подобное чувство. Но сегодня, когда он предержал всю высшую власть государства, его детский спесивый каприз рисковал перерасти в опасные репрессии. Раздраженный от гнева, он по возвращении во дворец предпринял меры по недопущению в будущем присутствия в театре Гатчины всех лиц, кто не будет наделен специальными приглашениями. А те немногие избранные должны были, согласно принятым указаниям, «во время представлений театральных воздержаться от всяких неблагопристойностей, как то: стучать тростями, топать ногами, шикать, аплодировать одному, когда публика не аплодирует, также аплодировать во всем пении или действии и тем отнимать удовольствие у публики безвременным шумом». И в заключение: «…если и за сим кто-либо осмелится вопреки вышеписанному учинить, тот предан будет, яко ослушник, суду»[32].

На самом деле эти задержанные внутренней полицией нарушители были для Павла только закуской. Являясь Великим Магистром Мальтийского ордена, император вместе с Ростопчиным не мог пережить тяжкое оскорбление, нанесенное ему англичанами, которые декретом от 23 октября 1800 года присвоили себе Мальту, захватив этот остров при помощи британского флота, став там на якорь в портах, принадлежавших России. Их гарнизоны будут захвачены, их капитаны и матросы будут арестованы. Во всяком случае, в России информаторам предписывалось проследить за каждым домом, принадлежавшим англичанам, и как можно более естественным образом прервать оплату долгов выходцам из этой недружественной страны, а также предусматривалось отозвать посла Воронцова, приказав ему покинуть Лондон, и потребовать выдворения из России посла Англии Уитворда.