Кристина Жордис - Махатма Ганди

Ганди сознавал эту власть, это очевидно; просчитал риски, это тоже ясно, и доказательство тому — его частые предупреждения. «Я хотел бы, чтобы читатель извлек для себя мораль: никогда нельзя принимать что бы то ни было как истину в последней инстанции, даже если это исходит от Махатмы, если только он не убежден в этом одновременно умом и сердцем»[192]. Призыв к разуму и к вере. Но порой он считал уместным пустить в ход это влияние, даже злоупотребить им. С близкими он мог быть неумолим.

«Этот мягкий человек (по словам одной ученицы из ашрама) может быть ужасно жестким и бывает таким, особенно с теми, кто дорог ему больше всех. И чем они ему дороже, тем больше он с них требует. Он держит их под неуклонным контролем, простирающимся не только на их слова и поступки, но и на их мысли. Именно к их дурным мыслям он наиболее безжалостен; им даже не нужно сознаваться, он читает в них, вырывает эти мысли из глубины их души еще до того, как они заговорят. Все боятся, но все ласкают его»[193].

Кузнец человеческих душ, он брал «кусок необработанного железа» и преображал его в «прекрасный полезный предмет», а этот процесс требовал нескольких «сильных ударов молотом». Но в то же время он побуждал своих учеников к самостоятельности. Его отношения с мисс Слейд служат примером равновесия, тем труднее достижимого, что избыточное поклонение — и у женщин, и у мужчин — ставило под угрозу это ненадежное положение. Мисс Слейд, англичанка, дочь адмирала Слейда и «духовная дщерь» Ромена Роллана, бросила все, чтобы последовать за Махатмой, поселилась в его ашраме и стала его приемной дочерью под именем Мира — Мирабен (имя раджпутской принцессы из легенды, влюбленной в бога Кришну). На самом деле, Мира была страстно влюблена в своего учителя и ревниво заботилась о нем[194]. «Она принесла окончательные обеты в его присутствии, — писал Ромен Роллан. — Она купается в счастье… зная Ганди, приняв его веру, она нашла свой истинный путь»[195].

Мирабен писала Ромену Роллану 12 ноября 1925 года: «Ах, отец мой, я даже не могла себе представить, насколько он божествен. Я ожидала Пророка, а обрела Ангела». Ангелу пришлось урезонить свою слишком пылкую почитательницу; она не владела собой, когда его не видела; «простое замечание» с его стороны наводило ее на мысли о самоубийстве. Поклонение — это зависимость, которую Ганди считал болезнью.

«Иначе зачем тогда столь остро желать быть рядом со мной? Для чего прикасаться или целовать мои ноги, которые однажды будут холодны, как смерть? Тело — ничто. Истина, которую я представляю собой, перед вами… Зачем так отчаянно зависеть от меня? Зачем делать всё, лишь бы угодить мне? Почему не помимо меня и даже не вопреки мне? Я не устанавливаю никаких пределов для вашей свободы, кроме тех, на которые вы сами согласились. Разбейте кумира, если можете и хотите…» В конце письма он побуждал ее выйти из транса и больше никогда в него не впадать. Короче, Ганди желал, чтобы люди радостно сражались рядом с ним за более важное дело, а не замыкались мелочно в себе и своей любви: «Я счастлив, когда люди следуют за моими идеями, а не когда они идут за мной». Следовать за идеями — это призыв к пониманию, то есть к рассудку; следовать за человеком — призыв к вере, зачастую слепой. «Я не хочу быть объектом поклонения, на который обращена эта вера, но я определенно хочу верности моим идеям»[196].

Между влиянием, приобретенным разумом, и давлением со стороны воли трудно провести водораздел, как и между подлинным убеждением и очарованностью учителем со стороны ученика.

В течение 1925 года, согласившись стать председателем конгресса, Ганди разъезжал по стране, проповедуя зачарованным толпам свое «ненасильственное, консерваторское и анархическое кредо». Куда бы он ни направился, везде его осаждали толпы народа. Хорошо знавший его Луис Фишер[197], впоследствии написавший его биографию, рассказывает, что к вечеру его ноги были покрыты царапинами — знаками поклонения его приверженцев: увидеть его, очиститься, приблизившись к нему, склониться перед ним, дотронуться до него… Собиралось столько людей, что Ганди приходилось обращаться к ним стоя, потом обходить справа, слева, в надежде что люди останутся сидеть и не задушат его, но несколько раз этого избежать не удалось. Его начинали боготворить. Гонды, одно из племен Центральной Индии, поклонялись ему и создали его культ — он сурово отринул этот предрассудок.

В своей жизни ему несколько раз пришлось вот так пересечь всю страну — на поезде, на машине или пешком, медленно или побыстрее, без отдыха.

Неру, сравнивающий его с древними паломниками, одержимыми неутолимой жаждой скитаний, рассказывает, что таким образом он приобрел уникальные познания об Индии, «миллионы людей увидели его и общались с ним». «В 1929 году он отправился в Соединенные провинции проповедовать кхади. Я сопровождал его при случае по несколько дней и хотя уже сталкивался с подобным, не мог не поражаться огромности толп, которые он привлекал. Человеческий рой напоминал тучи саранчи. Пока мы ехали на машине по сельской местности, мы видели на расстоянии в несколько километров толпы от десяти до двадцати пяти тысяч человек, а на главное собрание дня порой являлось более ста тысяч». В те времена микрофонов не было, и эти толпы не могли его услышать, продолжает Неру, но это не было их целью: им было достаточно видеть его. «Ганди произносил краткую речь, чтобы попусту не тратить силы. Иначе он не смог бы жить в таком ритме час за часом, день за днем»[198].

Эти поездки изнуряли Ганди: три-четыре выступления в день, ночлег каждый раз в новом месте, обильная переписка, которой он никогда не пренебрегал, статьи, которые он писал в дороге, бесчисленные разговоры с мужчинами и женщинами, пришедшими с ним посоветоваться, указания, которые он раздавал по малейшим домашним делам.

В ноябре 1925 года он вновь объявил пост, на сей раз на семь дней. Возмущенная и встревоженная Индия запротестовала: зачем снова голодать? «Общественности придется смириться с моими постами и перестать тревожиться. Они — часть меня самого. Как я не могу обойтись, например, без глаз, так не могу и без постов». Этот пост не имел ничего общего с политикой, он преследовал личную цель; пусть Ганди был «общественным пророком», его следовало принять таким, каков он есть, «со всеми своими прегрешениями», и порой предоставить одиночеству и ограничениям: они были нужны ему, чтобы подумать. «Я — искатель истины. Мои опыты, на мой взгляд, гораздо важнее, чем самые подготовленные экспедиции в Гималаи». Посты приносили ему открытия, о которых он «даже не мечтал».