Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Как бы то ни было, взлетели мы нормально. Я осторожно развернул самолет на малой высоте и на бреющем полете пошел домой, к себе на основную базу. Старались прижиматься как можно ближе к земле, а то еще обстреляют свои же, приняв наш корабль за чужой, за самолет неизвестной немецкой конструкции. А темный густой лесной фон помогал нам избегать нежелательных встреч с немецкими «мессерами». Но все же стрелки стояли в полной готовности у своих пулеметов. Летчик Шашков не переставал удивляться: летим! Летим, хотя у нас самолет без штурманской кабины и один прибор скорости на двоих. А штурман, если ему надо было сообщить об изменении курса, открывал дверь кабины бортового техника, где он устроился, и показывал рукой вправо или влево. Так, призвав на помощь всю свою изобретательность, мы все-таки добрались до дома. Когда зашли на посадку, на аэродром высыпал чуть ли не весь городок. Люди стояли, задрав вверх головы, и гадали, что же это за самолет?

Но увы, оказалось, что и на базе тоже ничем нельзя помочь злополучной машине. Требовалась новая штурманская кабина с многочисленной аппаратурой и сложным приборным хозяйством, а ее не было. Куда только мы ни обращались, вплоть до военных заводов, всюду получали отказ: ТБ-3 уже были сняты с производства, промышленность выпускала теперь другие, более совершенные марки машин. Но мы не теряли надежды, посылали новые и новые запросы. Летчик Большаков, прибывший к нам из школы штурманов, вспомнил: у них там на учебном полигоне, вроде, стоял списанный самолет с неповрежденной носовой частью, да и вообще, утверждал он, там легче найти нужную нам кабину.

Командир эскадрильи майор Родионов решил послать туда меня, как «уже имеющего опыт» летать на таком необычном самолете. В штурманы мне дали стажера Бакулина, только-только начинающего свою летную биографию. Что же, решение правильное: опытные штурманы нужны здесь, на фронте. И вот я с экипажем Драпиковского (сам он временно остался за командира «Голубой двойки») вылетел на ремонт.

Добрались туда благополучно — маршрут знакомый, не раз приходилось бывать в этом районе, да и вести самолет днем куда легче, чем ночью. А тут всех нас чуть не арестовали — как, мол, посмели лететь на самолете, который держится в воздухе на одном честном слове?.. Забрали у нас все документы и дали команду не заправлять машину бензином до выяснения всех обстоятельств такого рискованного полета. Мы в это время тоже не теряли времени даром — облазили с борттехником Дорофеевым весь городок, но ничего утешительного для себя не узнали. Здесь, судя по всему, тоже ничего не выйдет с ремонтом. Решили перебраться куда-нибудь поближе к Москве, там все-таки есть мастерские, да в случае чего и с самой столицей оттуда легче связаться. Но, когда я заикнулся об этом, никто в гарнизоне даже слушать не захотел нас, все ссылались один на другого: кому охота на свой страх и риск выпускать в воздух неисправный самолет? Наконец, после упорных «боев» с диспетчером, после бесчисленных звонков по разным концам нам все-таки дали разрешение на вылет. Против ожидания, на аэродроме в Москве, когда я заходил на посадку, никто даже не обратил на нас внимания: решили, видно, что какой-нибудь летчик-испытатель обкатывает новый самолет. Зато когда сели, заставили зарулить наш самолет в самый дальний угол аэродрома. Конечно, было немного обидно, ну да, в конце концов, главное для нас — отремонтировать скорее корабль. С утра решили с борттехником добраться до полигона — еще в воздухе мы высмотрели там какой-то явно негодный ТБ-3, служащий мишенью. Облазили по весенней распутице весь лес, вымокли с ног до головы и, наконец, добрались до самолета. Нда-а, о ремонте и восстановлении его штурманской кабины нечего было и думать, машина поломана донельзя, вся изрешечена пулями и снарядами. Домой мы вернулись только к вечеру — усталые, мокрые, все в грязи и злые на весь белый свет: впустую потеряли целый драгоценный день.

Утром на электричке выехали в Главный штаб управления. В бюро пропусков застали уйму народу, у всех, конечно, срочные дела, в общем, нам нечего было и мечтать попасть сегодня на прием. Но, видно, кто-то из нас родился под счастливой звездой: когда мы, потеряв уже всякую надежду, начали строить планы на завтрашний день, я случайно натолкнулся на одного знакомого инженера, полковника Воробьева, с которым как-то вместе были в доме отдыха. Пробыл я в этом доме отдыха всего несколько дней (попал туда из госпиталя, когда отморозил ноги), но мы успели тогда сдружиться, не раз вместе рыбачили. Воробьев был веселым, жизнерадостным, а главное, умным и душевным человеком. И теперь я сходу выложил ему все наши беды. Воробьев прямо тут же оформил нам документы. Словом, повезло нам очень здорово. Я глазам своим не верил — как это он так быстро сумел помочь мне. А он улыбается:

— Я ведь работаю в этом отделе. Так или иначе вы обратились бы ко мне, не сегодня, так завтра. Вот я и решил опередить события, сэкономить время себе и вам. Только уговор: первые бомбы по врагу на отремонтированном самолете вы посвятите нам…

Не зря, видно, говорят: человек никогда не бывает довольным. На руках у меня ценнейший документ с прямым приказанием отремонтировать самолет, лети туда, куда приказано. Так нет же, пытаются прозондировать обстановку здесь же, — нельзя ли, мол, прямо тут все это сделать: а то ведь лететь часов шесть, а нам надо скорей на фронт. Но в тот разговор ни к чему хорошему не привел, наоборот, кое-кто даже стал обвинять меня в трусости, в том, что я чуть ли не отсиживаюсь здесь в тылу. Заладили все одно: «Выполняйте приказ, и точка!» Посыпались телефонные звонки в гостиницу и продовольственный отдел с требованием немедленно снять экипаж «безносого» ТБ-3 со всех видов довольствия, пусть, дескать, улетают с нашего аэродрома куда хотят. Случается же в жизни как в анекдотах, такого и нарочно не придумаешь: только вчера меня чуть не арестовали за то, что летаю на неисправном самолете, а тут, наоборот, распекают, что хочу остаться… Мне не оставалось ничего другого, как дать команду: «Экипаж, по местам! Запускай моторы!» Через десять минут мы уже были в воздухе и вечером произвели посадку на указанном аэродроме. Полет прошел благополучно, если не считать того, что под Тамбовом нас вынудили приземлиться свои же истребители: очень уж подозрительным показался им наш самолет. Правда, потом они извинились, даже горючим подзаправили нашу машину.

…Пожалуй, впервые в жизни так скучно, почти в полном одиночестве, встречал я Первомай — вдали от полка, от друзей. Нас даже не пустили на аэродром, где проходил парад войск местного гарнизона, мы лишь издали, чуть ли не в щелочку подсматривали, как чеканили шаг курсанты-авиаторы, как красиво проходили летчицы из полка Героя Советского Союза Марины Расковой, который заканчивал тогда формирование и ожидал отправки на фронт. Честное слово, даже зависть брала. То ли дело было в прошлые Первомай. Я с детства не пропускал ни одной маевки. Какое неизгладимое впечатление произвели на меня когда-то праздничные демонстрации в Горьком, страстные выступления на них секретаря крайкома партии А. А. Жданова. А самолет, разбрасывающий листовки на первомайскую площадь… Тогда, наверно, во мне окончательно и окрепло решение стать летчиком. Потом — школа морских летчиков в Ейске. С какой гордостью мы маршировали перед трибунами, ловя со всех сторон восхищенные взгляды. В тот миг никто из нас не сомневался, что наша школа — лучшая в стране, недаром же из нее вышла целая плеяда Героев Советского Союза, и даже первый номер Золотой Звезды принадлежал воспитаннику нашей школы летчику Анатолию Ляпидевскому. А разве забудешь май 1936 года, когда я впервые участвовал в воздушном параде в Москве и летел на «Голубой двойке» вместе со своим учителем Николаем Гастелло? А здесь — будто мы совсем посторонние…