Михаил Ульянов - Реальность и мечта

И, конечно же, нас вел драматург. С точки зрения драматургии «Наполеон Первый» — великолепно скроенная пьеса. Для нас в ней ключевой стала последняя фраза. Когда Наполеон проигрывает российскую кампанию, Жозефина спрашивает его: «И что же остается?» А император ей отвечает: «Остается жизнь, которую ты прожил». То есть ничего не остается: ни императора, ни Москвы, ни похода в Египет, ни Ватерлоо — остается лишь жизнь человеческая, единственная ценность, единственное, что осязаемо. Остальное испаряется, будь ты даже владыкой мира. Поэтому так важно для нас было как можно более убедительно показать его частную, семейную, любовную жизнь и в ней его — человека, чтобы вывести то единственно ценное, что остается от величия нашего героя в его последней реплике.

Мне интересно было сыграть Бонапарта как просто мужчину, а не историческую личность, который также умеет чувствовать, мучается сомнениями, любит и ненавидит, ревнует и чего- то боится, горит и остывает. Его отношения с Жозефиной были сложными: он то покидал ее, то дико ревновал и не находил места в разлуке с ней. А Жозефина по отношению к нему использует искусство обольщения, при помощи которого умная женщина держит возле себя любимого и любящего мужчину — просто мужчину, не императора. И он не может вырваться из-под ее власти.

Бок о бок с этой темой идет мысль о том, что даже сильное, трепетное, постоянно обновляемое чувство к любимой женщине пасует перед одержимостью диктатора, мечтающего овладеть миром. Обладание им для Наполеона выше счастья близости с самой желанной женщиной, и здесь император берет в нем верх, и он предает Жозефину.

Эта сшибка между чувством к Жозефине и долгом, как его понимал Наполеон, открывала в роли огромные возможности для артиста. Мне казалось, что я чувствовал, как страсти рвут этого человека. Но, устояв перед силой любви, он пасует перед искусом власти и покидает Жозефину навсегда. Она — его жертва. Однако он сам тоже жертва, ибо властитель Европы на самом деле был не властен в себе самом и так же, как все, подчинялся чувству, которого приказами не добиться.

Да, жизнь его оказалась трагической. Кто его любил, верил ему, кто его не бросил? Одна Жозефина. Никто не был ему дороже и ближе женщины, которую он предал. Вот эта лирическая линия, кипение страстей человеческих увлекла нас в спектакле о военном гении и диктаторе Франции. Именно в этом ракурсе мне следовало сыграть своего героя. Но прежде следовало сжиться с ним, понять его внутренний облик и по-своему воссоздать на сцене. А для этого требовалось выпростать человеческие черты из-под исполинской пирамиды наполеоновской славы. Да, велик и грозен император! Он стирал границы мира и прочерчивал новые. И к нему тоже можно отнести слова Пушкина, сказанные о Петре Великом: «Он весь как Божия гроза». Но все же Бонапарт — человек, и не всегда он на коне.

Готовясь к роли и читая в Исторической библиотеке мнение разных авторов о Бонапарте, я не без интереса отмечал, как одни — в основном французы — его всячески превозносили, а другие — например, англичане — принижали, как могли, когда речь шла о политических и военных итогах наполеоновской эпохи. Однако особых расхождений не было, если заговаривали о его частной жизни. В большинстве биографы считали ее нескладной, и по этому поводу мне приходила на ум фраза Юлия Цезаря из «Мартовских ид»: «Мужчина может спасти государство от гибели, править миром и стяжать бессмертную славу своей мудростью, но в глазах жены он остается безмозглым идиотом».

Конечно, я не собирался так изображать моего героя, да и слова Цезаря скорее характеризуют женщину и ее предпочтения при взгляде на мужчину. Но оценить Бонапарта с точки зрения женщины, которая не трепещет от его исторических заслуг и для которой он обыкновенный мужчина, — это было интересно. Оказалось, что великий человек прост и раздираем противоречиями, как любой из смертных. Исследователям известно, что отношения Наполеона и Жозефины были крайне неровными. Но насчет того, изменяла она ему или нет, история темная. Зато достоверен факт, что он с ума сходил от этой женщины во время итальянского похода. А она умело подхлестывала эту страсть, не позволяя вырваться из-под ее обаяния. Эту страстность молодого полководца к любимой мне хотелось пронести через всю пьесу до того момента, когда Наполеон вынужден выбирать: любовь или власть. Выбор надиктовывают политические соображения. Чтобы упрочить императорское положение, ему нужно породниться со старинными династиями, правящими в Европе. Для этого могла сгодиться любая женщина, но только королевских кровей.

А что Жозефина?.. Не принцесса, не королева… Всего лишь любимая…

Едва ли я был похож на Наполеона, но мне казалось, я чувствую, как страсти обуревают моего героя. Ведь он точно знал, что в жизни чувств Жозефина умнее его, и до поры подчинялся ей, пока не почувствовал угрозу потерять власть над миром, то есть главную жизненную цель. А тут еще многочисленная родня… В спектакле есть замечательная сцена: Наполеон орет на братьев и сестер, как на прислугу, по той причине, что, раздав им титулы и земли в ответ на неумолчное «Дай! Дай! Дай!», вместо любви и уважения он натыкается только на предательство. Чтит его одна Жозефина. Но сам Наполеон по отношению к ней недалеко уходит от своей родни.

Мне было сложно искать героя. Помимо внутренних мытарств нашлись чисто технические неудобства: надо было приспособиться к маленькому залу и говорить тише, чем я привык на сцене Театра Вахтангова, где в зале помещается более тысячи человек, а акустика отнюдь не на уровне древнегреческих амфитеатров. Однако я чувствовал поддержку Эфроса, который помогал тонко, вполне доверяя творческому чутью актеров.

Анатолий Васильевич был уникальным режиссером. Определить точно, в чем особенность его мастерства, научиться ему — нельзя. Как нельзя научиться таланту. Его театр сочетал в себе рациональность и ярость эмоций, четко сформулированную тему, но рассказанную с вариациями. Его театр был умным и выверенным, однако актеры играли в нем импровизированно и раскованно, как бы освободившись от темы спектакля, и вместе с тем проводя ее через свою роль. Его театр был и остросовременным, и традиционным. Сам Эфрос переживал периоды взлетов и падений, как любая по-настоящему творческая личность, потому что искал свои пути и новые решения. Поэтому его спектаклей ждали.

А сколько отличных от него режиссеров-разговорников живет на белом свете! Даже если такой режиссер разговорного жанра не представляет себе, как ставить спектакль, он все равно из трусости говорит. Говорит часами, боясь остановиться, боясь, как бы актеры не догадались, что он не знает решения сцены, а иногда и спектакля. Сколько репетиционных часов уходит на эти одуряющие разговоры.