Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви - Дьердь Далош
Партия терпела позднюю славу Ахматовой, связанную прежде всего с эпизодами ее «возведения на трон» в Катанье и Оксфорде; более того, партия старалась использовать всемирную известность поэтессы для укрепления своего пропагандистского капитала. Через десять лет после смерти Ахматовой появилось самое полное до того момента критическое издание ее произведений, «Стихотворения и поэмы». Его и на сей раз предваряло предисловие доброжелательного цензора, Алексея Суркова, который, при всем благоговейном отношении к творчеству поэтессы, не смог удержаться от — пускай беглого и не содержавшего оценок — упоминания об августовском Постановлении 1946 года. Аппарат (сноски и примечания), добросовестно составленный Виктором Жирмунским (к моменту появления книги уже скончавшимся), также не содержал никаких упоминаний о драматических конфликтах жизни поэтессы: ни о расстреле первого мужа, ни об аресте третьего, ни о лагерных мытарствах сына. Полным молчанием обойдена и роль Жданова. В издание включены почти все стихи, связанные с сэром Исайей Берлиным, но имя его не встречается даже в примечаниях. И разумеется, отсутствует «Реквием», лирический расчет с Большим террором 30-х годов.
Но уже и это, пусть весьма ограниченное, официальное признание содержало элементы канонизации, разделив воображаемый лагерь поклонников Ахматовой на две части.
На одной стороне оказались те, кто хотел видеть в Ахматовой классика, который позволил себя приручить советской литературе: то ли проникнувшись к ней симпатией, то ли просто идя по пути наименьшего сопротивления. Ахматову все чаще цитировали; в литературных журналах стали вдруг одно за другим появляться воспоминания о ней. В них, правда, встречались некоторые новые интересные данные; но большинство авторов свято соблюдало табу, способствуя созданию сентиментального, фальшивого образа Анны Ахматовой.
На другой стороне были самые близкие друзья Ахматовой, которые стремились воспротивиться превращению Ахматовой в китчевую фигуру. «Записки» Лидии Чуковской, изданные в 1980 году русским эмигрантским издательством, представляли совершенно новую точку зрения, под которой зашаталась пирамида устоявшихся клише. Книга Чуковской документально продемонстрировала непрекращающееся сопротивление Ахматовой — сопротивление не только политического, но и эстетического характера. О том писали в своих работах 80-х годов Эмма Герштейн, Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Анатолий Найман.
Особую роль в формировании адекватного образа Ахматовой сыграла Надежда Яковлевна Мандельштам. Первая ее книга «Воспоминания» приводит ряд важных и достоверных сведений, касающихся тех лет, когда Надежда Мандельштам и Анна Ахматова были близкими подругами. Правда, уже при чтении первой книги у меня появилось подозрение, что Н. Мандельштам, увлеченная своим, несомненно, весьма экспрессивным стилем, склонна к литературному переосмыслению действительности. Продолжение, «Вторую книгу», характеризует возрастающая противоречивость, смесь любви и едва ли не ненависти к умершей подруге, что ощущается прежде всего на лексическом уровне. С ядовитой иронией рисует книга и общественную среду, в которой жила Ахматова. В конце концов едва ли не единственным достойным человеком, равноправным партнером великой поэтессы оказывается сама Надежда Мандельштам.
Причины искажения Надеждой Мандельштам образа Ахматовой следует, видимо, искать в каких-то не проясненных до конца конфликтах между двумя женщинами. Но, вполне возможно, это связано и с тем фактом, что литературная реабилитация Осипа Мандельштама шла гораздо менее успешно, чем реабилитация Ахматовой. Для женщины, которая всю свою жизнь посвятила поставленному вне закона, потом убитому и после этого десятилетиями замалчиваемому поэту, такая ситуация в конце концов должна была стать невыносимой. Ведь речь шла о смысле ее жизни. Если бы Осип Мандельштам удостоился, пускай посмертно, такого же или похожего прославления, какого удостоилась Ахматова, то Надежда Мандельштам могла бы чувствовать себя вдовой короля — короля с трагической судьбой. Но ничего подобного не произошло, и она — с ее точки зрения — осталась всего лишь придворной дамой (причем даже далеко не первой) королевы с трагической судьбой. Надежда Мандельштам ошибалась в одном: хотя Ахматова действительно достигла более высокой ступени общественного признания, чем Осип Мандельштам, это вовсе не означало адекватного восстановления ее истинного поэтического ранга.
В один из октябрьских дней 1988 года на Старой площади, в здании ЦК КПСС собралось несколько солидных господ, в основном пожилых, чтобы посовещаться о вопросах истории коммунистической партии и русской литературы. Присутствовали все члены и кандидаты в члены Политбюро: и враг реформ Лигачев, и сторонник реформ Яковлев, и министр иностранных дел Шеварднадзе, и министр обороны Язов. Важность обсуждаемых вопросов подчеркивало то обстоятельство, что председательствовал сам Михаил Горбачев.
Формально в повестке дня значились два вопроса: Союз писателей СССР и Ленинградский обком партии обратились в высшую инстанцию страны с предложением публично изменить официальное отношение к двум покойным писателям: Михаилу Зощенко и Анне Ахматовой. «Совершенно секретный» протокол заседания Политбюро ЦК КПСС состоит из двенадцати строк и объявляет Постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года недействительным.
Протокол констатирует, что в прежнем решении о журналах «Звезда» и «Ленинград» «были искажены ленинские принципы работы с художественной интеллигенцией, необоснованной, грубой проработке подвергались видные советские писатели. Проводимая партией в условиях революционной перестройки политика в области литературы и искусства практически дезавуировала и преодолела эти положения и выводы, доброе имя писателей восстановлено, а их произведения возвращены советскому читателю.
ЦК КПСС постановляет:
Постановление ЦК ВКП(б) „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““ отменить как ошибочное.
Секретарь ЦК КПСС М. Горбачев».
Вовсе не желая преуменьшать заслуги отца перестройки, мы должны отметить некоторые особенности этого, вне всяких сомнений продиктованного благими намерениями решения. Прежде всего: документ этот не является решением в собственном смысле слова, то есть официальным распоряжением, которое регламентирует характер дальнейшего отношения к творчеству Ахматовой. Самое позднее с весны 1986 года, когда «Огонек» напечатал стихи Николая Гумилева и был издан «Доктор Живаго» Пастернака, окончательно пошатнулась система литературных запретов, существовавшая в Советском Союзе. Подвергнутые цензуре поэтические произведения Ахматовой и оклеветанные рассказы Зощенко были далеко не самыми смелыми текстами, которые вот так можно было взять и напечатать в 1988 году.
В то время партия утратила контроль не только над литературой и публицистикой. Чернобыльская катастрофа, землетрясение в Армении, национальные конфликты в Казахстане и Нагорном Карабахе, приземление Матиаса Руста на Красной площади, да и неэффективные хозяйственные реформы — все показывало, что власть в громадной империи постепенно зашла в тупик.
Команда Горбачева постоянно тащилась в хвосте событий. Политики, с помощью решений, подобных процитированному, отвлекали внимание формирующегося нового общественного мнения; утоляя жажду правды
