Георгий Агабеков - ЧК за работой

Большой роскошный кабинет. Повсюду ковры и красного дерева мебель, обитая дорогой кожей. Посреди комнаты за громадным письменным столом лицом к дверям сидел посол Давтьян. До своего назначения в Персию он был советником посла в Париже. Студенческие годы Давтьян провел в Бельгии. Его длительное пребывание в Европе оставило на нем резкий отпечаток, выделивший его среди остальных крупных советских работников. Высокий, красивый брюнет, с правильными чертами лица, с вечно корректным обращением к окружающим, Давтьян производил очень выгодное впечатление. В отличие от прежних послов Давтьян имел еще

преимущество, что владел европейскими языками.

При всех этих качествах и той выгодной политической обстановке, каковая была налицо в период его назначения в Персию, Давтьян мог бы проделать большую работу для советского правительства, но оборотная сторона его характера сводила на нет все его преимущества. Он был трусливым, нерешительным человеком, без всякой инициативы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя Наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка "каменный зад", прочно приставшая к Молотову80, недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтьян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давтьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той информацией, что я ему давал.

– А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь,- встретил меня Давтьян, когда я вошел к нему в кабинет,- что у вас хорошего?

Я приступил к докладу.

– Опять получили агентурные сведения, что ведутся переговоры по заключению нового англо-персидского договора. В частности, имеются сведения, что персы пошли на уступки по вопросу разрешения англичанам постройки аэродромов на побережье Персидского залива. Сведения подтверждаются из разных источников,- докладывал я.

– Да, я уже пытался говорить по этому вопросу с министром иностранных дел, но пока неудачно. Сообщил в Москву, но с последней почтой никаких директив. Гробовое молчание. Придется еще раз написать Карахану,- сказал Давтьян.

– Нами перехвачены две телеграммы представителя персидского правительства в Багдаде. Судя по этим телеграммам, переговоры между Ираком и Персией продвигаются успешно. Осталось разрешить спор о правах персидских подданных в Ираке,- продолжал я свой доклад.

– Это очень важный вопрос. Пожалуйста, следите и дальше за их переговорами и держите меня в курсе дела. Москва просит всеми мерами воспрепятствовать

заключению договора между Персией и Ираком. Пришлось опять дать субсидию некоторым редакторам газет, чтобы они вели газетную кампанию против договора. Кроме того, я говорил с некоторыми депутатами клиса81 и старался натравить их против договора, дальше кажется, что мы окажемся бессильными что-либо сделать, ибо все дело в руках самого шаха и Тей-паши,- объяснил он.

– Вот это доклады французского и бельгийского послов. К сожалению, я не знаю, о чем они пишут,- продолжал я, вынув из портфеля фотоснимки с докладов.

– А, опять бельгийский посол. Вы знаете, что, по-моему, он самый аккуратный из посланников в Тегеране, всегда детально информирует свое правительство о мало-мальски выделяющихся событиях. Мне очень нравятся его доклады. А это что?- спросил Давтьян, показывая на остальную часть фотоснимков.

– Несколько политических и экономических сводок сирийских консулов, экономический доклад американского консула и письмо германского посла графа Шуленбурга своему консулу в Тавризе82,- перечислял я.

– А что пишет Шуленбург?- задал вопрос Давтьян.

– Ничего интересного. Маленькое письмо и газетная информация,- ответил я.

– Ах, как я хохотал вчера вечером. Представьте, коллега, Шуленбург заговорил со мной о своей коробке с дипломатической почтой, что мы разбили на днях. Он жаловался, что почтовые пересылки стоят очень дорого и приходится за пару килограммов платить двадцать туманов. Причем старался наглядно показать размер посылки. Я в душе хохотал над его секретной почтой, а наружно, конечно, выражал сочувствие. Что поделаешь, такая наша служба,- закончил он.

– Яков Христофорович, обедать,- крикнула в это время из соседней комнаты его жена.

– Вот что, Агабеков. Не оставите ли вы мне документы на французском языке. Я хочу их почитать после обеда,- спросил Давтьян, вставая.

– Пожалуйста, тов. Давтьян. Только, чтобы не пропали.

– Что вы! Я их положу сюда в несгораемый шкаф, надеюсь, они будут в безопасности после установки вами сигнализации,- сказал он, смеясь.

Я вышел из кабинета, думая о Давтьяне. Во что превратился этот ветеран большевистской революции? Член партии с 1907 года, старая гвардия большевиков. Не прошло и десяти лет, как он стал членом правящей партии и уже выдохлась вся его революционность (если она когда-либо была.) Остался солидный, исполнительный чиновник советского правительства, живущий по циркулярам наркоминдельского Карахана. А ведь он – один из лучших. Другие – худшие, под согревающими лучами власти "распустились" и показали подлинные физиономии садистов, шкурников, убийц…

– Товарищ Агабеков, зайдите к нам на минутку,- позвали меня из-за решетчатого окна секретно-шифровальной части, расположенной напротив посольского кабинета.

Постоянно запертая дверь раскрылась, и я вошел. В комнате два шифровальщика. Это испытанные во всех отношениях коммунисты, в большинстве состоявшие в шифровальных отделах Красной Армии еще во времена гражданской войны. Работая при посольствах, они фактически являлись сотрудниками специального отдела ГПУ и подчинены резидентам ГПУ.

– На ваше имя поступили пакеты из Тавриза, Пехлеви83 и Керманшаха84. Распишитесь пожалуйста,- сказал старший шифровальщик Шохин, передавая мне пакеты.- Затем у нас накопилось много старых секретных телеграмм, подлежащих сожжению. Опись уже составлена, может быть, у вас есть время просмотреть их и подписать акт, чтобы мы могли сжечь,- продолжал Шохин.

По инструкции ни одна бумага в полпредстве и торгпредстве не может быть уничтожена без ведома резидента ГПУ.

Я наспех просмотрел груду бумаг и, подписав акт об уничтожении их, вышел в коридор. Навстречу мне шел советник посольства Логановский.

– Здорово, Агабеков, пойдем ко мне, у меня есть дело к тебе,- попросил Логановский, и мы направились в его кабинет.

С Логановским у меня были совершенно иные отношения, чем с остальными членами миссии. Этот высокий болезненно-полный блондин, несмотря на свои 32 года, был такой же старый чекист, как и я. Он был резидентом ГПУ в Варшаве и в Вене и за активную деятельность в этих столицах ГПУ наградило его орденом Красного знамени. По приезде Трилиссер назначил его своим помощником, но Логановский со своим самостоятельным характером не смог ужиться со спокойным и южным Трилиссером. Ему пришлось уйти из иностранного отдела ГПУ, и он перешел на службу в Наркоминдел, где у него имелись старые связи по работе за границей. Но привычка – вторая натура. Логановский, не смотря на то, что уже два года, как ушел из ГПУ, никак не мог привыкнуть к чисто дипломатической деятельности и рвался к работе ГПУ, которая больше соответствовала его характеру. Как чекисты, мы с ним были в приятельских отношениях, и он часто мне помогал своими советами, приводя примеры из прошлой деятельности.