Аквариум. Геометрия хаоса - Александр Исаакович Кушнир
«На этой сессии мы оказались исследователями не только музыкальной стороны процесса, — философствовал Дюша, который сумел ненадолго выбраться из больницы и сыграть в нескольких композициях. — Увеличение количества каналов послужило для нас поводом для расширения сознания посредством технического прогресса».
Ещё один важный момент состоял в том, что ставшие впоследствии каноническими аранжировки были заблаговременно продуманы у Гаккеля дома, а не слеплены бардачным методом непосредственно в студии. Печально лишь одно — в финале, как обычно, не обошлось без конфликтов. Наиболее болезненно воспринимал новые студийные реальности сам Всеволод Яковлевич, который вложил в этот альбом немало сил и любви. В своей книге «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом» он пишет так:
«Боб превзошёл тогда все мои ожидания… Они пришли в студию с Титовым и Трощенковым и записали болванки всего альбома, не учитывая, что в этих песнях уже кто-то что-то играет и они давно живут своей жизнью. И получилось так, что записанные ритм-секцией треки лишили эти песни жизни. Когда мы с Куссулем пришли в студию играть свои партии, они не ложились на эти болванки… Когда я попытался привести Бобу какие-то доводы, они совершенно не действовали. Времени на перезапись не было, и я потерял интерес ко всей сессии как таковой».
Но мозг БГ в тот момент был забит совершенно другими вещами. В частности, его занимали написание необычных мелодических структур и поиск новых поэтических форм. В композициях 1983-84 годов различные проявления мировой культуры выплеснулись в тексты с неведомой ранее силой. Это оказалось настоящим бенефисом символизма.
«Моя работа проста, я смотрю на свет», — пел Гребенщиков. В его песнях были замаскированы цитаты из Толкина, Аполлинера, древнеиндийских и китайских трактатов, рассыпанные между строк, словно зерно в щелях амбаров. Концепция альбома «День Серебра» и его оформление — двойная спираль как символ бесконечности — возникли у Бориса под влиянием мифологического трактата «Белая богиня», где кельтской культуре, и в частности её символике, уделялось особое внимание. Британский поэт и культуролог Роберт Грейвс предложил своеобразное исследование-размышление об общности древних религий и мифологий, и эта теория оказала немалое воздействие на Гребенщикова.
Окончательное сведение происходило осенью 1984 года, сразу после того, как Тропилло завершил работу над «Начальником Камчатки» и «Белой полосой». Теперь он мог спокойно отдавать «Аквариуму» всё время, и в студии остались только два импрессиониста: БГ и Тропилло.
Позднее Андрей Владимирович любил рассказывать мне историю записи соло, сыгранного на трубе консерваторским музыкантом Александром Беренсоном. Так случилось, что его инструмент должен был звучать только на композиции «Выстрелы с той стороны». Но после того как в «День Серебра» включили написанную в последний момент песню «Иван Бодхидхарма», в неё также решили вставить «немного труб».
Гребенщиков настаивал, чтобы партия духовых инструментов была сделана в духе мелодии Исаака Дунаевского из фильма «Дети капитана Гранта». Музыкант выслушал пожелания Бориса и всех членов «Аквариума», аккуратно записывая версии в нотную тетрадь.
«Беренсон разложил свою партию на три трубы, и я прописал их по трём каналам, — вспоминал Тропилло. — Такой скрупулёзный подход меня сильно впечатлил».
В октябре 1984 года альбом ринулся в народ. Надо отметить, что, в отличие от Ленинграда, в Москве никакого фурора он не произвёл, был назван скучным и подвергся критике. Изысканные тексты и символизм называли «метафизическими ананасами в шампанском», причём подобная терминология рождалась в кругу рок-журналистов, воспитанных на песнях «Мой друг музыкант», «Прекрасный дилетант» и «Немое кино».
«В Москве постоянно ждут агрессии, мата и наездов, — сетовал Гребенщиков в беседе с автором. — В той ситуации меня поддержали Макаревич с Кутиковым, которые оценили “День Серебра” как феноменальный шаг вперед. У меня самого случилось ощущение полной победы, и мне было лишь не вполне понятно, как именно эту победу воспримут остальные».
С тех пор прошло немало времени, и надо заметить, что восприятие альбома критиками изменилось радикально.
«“День Серебра” стал вершиной “Аквариума”, потому что именно в нём оказался установлен и побеждён Враг, — утверждал в “Истории светлых времён” Василий Соловьёв-Спасский. — Этот Враг побеждается музыкой, басы с виолончелью создают укачивающее пространство, а Гаккель всё-таки заставил свой инструмент звучать психоделически».
«Цитаты прорывали грубый холщовый мешок, в котором БГ хранил свой культурный багаж, и с глухим стуком падали на питерскую мостовую, — писала литературный критик Ксения Рождественская. — Вода продолжала течь под аполлинеровским мостом Мирабо, драконы вовсю приземлялись на поле И Цзин, а Кольцо Всевластия было отдано Гребенщикову и Севе Гаккелю на сохранение… Светлый, яркий, яростный — гребенщиковская “заумь” и склонность к цитированию здесь удивительно вписались в гениальные аранжировки… Неудивительно, что именно сюда вошла песня о том, “как страшно двигаться дальше”. А иногда даже кажется, что дальше двигаться вовсе и не следовало.
СМЕНА ПЕЙЗАЖА
«Это было время, когда так называемый успех концерта был предрешён заранее. Не имело никакого значения, где мы выступаем. Всегда был аншлаг, и всегда была иллюзия успеха — независимо от того, насколько хорошо мы в этот момент играем».
Сева Гаккель
Очередным приключением в жизни наших менестрелей стало непредвиденное знакомство с двадцатитрёхлетней американкой по имени Джоанна Стингрей. Падчерица успешного галерейщика из Лос-Анджелеса и приятельница переехавшего в Калифорнию Андрея Фалалеева, она приехала весной 1984 года в Ленинград и спонтанно созвонилась с Севой Гаккелем. Разговор был коротким, сразу же договорились встретиться у гостиницы «Москва» в пять часов вечера.
«Не говоря ни слова по-русски, мы с моей сестрой Джуди кое-как добрались до метро, — сообщала певица в книге “Стингрей в стране чудес”. — И когда мы пересеклись с Борисом и Севой, Гаккель сказал: “С иностранцами нам встречаться нельзя. Никогда не знаешь, кто действительно может работать на КГБ… Я говорю совершенно серьёзно”».
В Ленинграде Стингрей неожиданно обнаружила роскошную подпольную рок-сцену. Она побывала на концертах «Аквариума» и «Странных игр», подружилась с Курёхиным, Цоем и новым гитаристом «Кино» Юрой Каспаряном. Периодически Джоанну забирали в милицию — в частности, так случилось после её первого посещения рок-клуба. «I’m an American tourist», — всегда невозмутимо заявляла она. И её отпускали на свободу.
«С тех пор, куда бы я ни шла, меня всегда сопровождали — то мужчина с газетой, то машина с тёмными стеклами, — замечала позднее Джоанна. — Это выглядело очень глупо, как в некоторых дурацких американских боевиках».
Будучи человеком романтичным, Стингрей решила, что перед ней открылся настоящий Клондайк рок-звёзд европейского уровня. Она воспринимала Гребенщикова как русского Дэвида Боуи, группу «Кино» — как Duran
