Николай Долгополов - Абель — Фишер

Вильям Фишер и дочка любили походы. Почему бы действительно не пройтись по Скандинавии в местных нарядах

А это — настоящий Рудольф Иванович Абель. У сына трубочиста и подполковника разведки внешность вполне аристократическая

Рудольф Абель с приехавшей из Риги мамой и женой Асей

Дядя Рудольф с племянником Авангардом на даче у друга Вилли Фишера

Очень похоже на Китай, где служил радистом Рудольф Абель — он стоит, облокотившись на поручни. Рядом — жена Ася. На корточках — Вилли Мартенс, тоже из разведки. А сидит на поручнях человек, очень напоминающий Вильяма Фишера

Эта любовная идиллия продолжалась со дня бракосочетания Эли Лебедевой и Вилли Фишера в апреле 1927-го и до 1971-го

Дочь Эвелину брали в две заграничные командировки. В Норвегии она занималась в детской балетной школе, открытой Элей Фишер. Кто бы мог придумать прикрытие надежнее?

Кто мог предполагать, что принятый в 1927-м на работу в ЧК Вилли Фишер превратится в легенду мировой разведки и что его изображение появится даже на почтовых марках?

Отдых для Вильяма Фишера всегда был понятием условным. Выдавалась свободная минута, и он рисовал, читал, решал кроссворды. И делать это любил, сидя в шезлонге. Здесь Вилли Фишер отдыхает, но уже в первой своей заграничной командировке

Из беззаботного Вилли он превращался в человека серьезного, отца семейства, готовящегося к отъезду на работу в Скандинавию

(слева) Так выглядел разведчик Фишер, уже работая в Англии

(справа) А это фото перед нелегальной командировкой в США. Да, годы шли, бежали…

Среди многих его высоких наград и эта, которую Вильям Генрихович ценил особо

Нелегалы почти никогда не фотографируются в военной форме. Фото майора Фишера сделано для служебного удостоверения

Если бы не разведка, из него мог бы получиться хороший художник. Одна из последних фотографий перед отъездом в США: он дома, в родном лесу

Эти две фотографии сделаны дочерью Эвелиной «Лейкой», привезенной отцом из Штатов. Во время отпуска нелегала летом 1955-го на даче в Челюскинской собирались только свои. Справа налево сидят: Вильям Фишер со своей Элей, близкие друзья Рудольф Абель и Вилли Мартенс с женами. И, как всегда, у ног любимая собачка

А две последние недели отпуска они втроем провели в Ленинграде

А еще в Германии произошел любопытный эпизод. О нем папа упомянул вскользь, зато участвовавшая в нем сотрудница разведки Марина Ивановна Кирина рассказывала с удовольствием. В ГДР, в Потсдаме, закатили в честь отца прием в старинном замке. По обычаю главный участник торжества должен был открывать вечер не чем-нибудь, а сложным полонезом. Отец мой никогда не танцевал. Но отказываться — неудобно. Только и успел шепнуть партнерше: «Марина Ивановна, я в этой жизни много умею, но на полонез это не распространяется». И вот вышли они с Мариной на центр паркета первой парой: она наряженная в бальное платье, он — в белоснежной рубашке с галстуком и вечернем темном костюме, по случаю командировки нами с мамой вопреки отцовскому сопротивлению в ГУМе закупленному и в чемоданчик отчаянно всунутому. Быстро перемолвились с партнершей, фигур полонеза тоже не знавшей. И медленно, соблюдая ритм, вышагали весь не короткий тот танец, ни разу с такта не сбившись. Кирина, как говорят, была хороша собой и танцевала неплохо. А отцу, музыку любившему и понимавшему, тоже удавалось держать ритм и даже понравилось. Говорю же вам, любил пробовать все новое.

В зале, заполненном не только сотрудниками двух родственных разведывательных ведомств, старания оценили: заканчивали полонез под овации.

Кстати, говорили, что каким-то образом эта Марина Кирина участвовала и в обмене моего отца. Но как? Может, играла роль моей мамы, временно поселившейся в Лейпциге в ожидании визита американцев? Немецкий она знала отлично. Но не знаю, не знаю, остаются только догадки. Есть только один человек, который мог бы тут вам что-то рассказать, но, боюсь, Юрий Иванович (генерал Дроздов. — Н. Д.) предпочтет промолчать.

Уже в 1971-м (год кончины. — Н. Д.) папа вдруг пожаловался мне: в принципе мог бы в Нью-Йорке сделать и больше. Слишком много уходило на согласования, на ожидание ответа. Пришел ответ — а момент уже ушел.

Отец мне буквально перед смертью, может, за день — за два, сказал по-английски: «Помни, что мы, так или иначе — немцы» — «Don’t forget that we are Germans anyway». Что он имел в виду, я не знаю.

— Кирилл Хенкин сделал из этого целое дело.

— Любой бы сделал из этого целое дело, потому что действительно кровь немецкая есть, деваться некуда. Папа не был ни идеалистом, ни сентиментальным человеком. И по характеру был скорее англичанин, чем немец, хотя нет в нем английской крови — русская и немецкая. Ну, может, от его бабушки еще какая, он этим не интересовался. Да и не у кого было об этом спрашивать.

Конечно, отцу приходилось много чего слышать за свою жизнь про собственную фамилию Фишер. В кого только его не превращали! А с немецкой кровью доходило до смешного. Мама, папа, дядя Вилли Мартенс, его жена Галя и сын Людвиг сидят за столом. К ним присоединяюсь я с другом Львом Витте. И все в один голос критикуют немцев. Даже те, кто сами на три четверти или наполовину. И только мама, в которой ни капли немецкой крови, их защищает. Но это понятно и не так обидно, когда свой своего, это еще можно. Посторонним — нельзя, такой закон: полный запрет.

Немцы из ГДР немало потрудились над его освобождением. За это он им всегда был благодарен. Тоже повод для фразы о немецкой кровушке. А она в нем была, была…

Терпеть не мог, когда опаздывают. Насчет связных своих и прочих агентов не знаю, а всех домашних и знакомых приучил к строжайшей пунктуальности. К нам даже гости всегда приходили вовремя. И мы не имели права опаздывать или приходить к кому-то раньше. Однажды приехали на электричке в гости на четверть часа раньше, так отец нам с мамой устроил променад, ходили под окнами чужой квартиры, пока не пробил час назначенный. Что это, как не национальная педантичность?