Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов
Итак, утром 3 сентября Женя выскочил из дому и отсутствовал уже, наверно, полтора часа. Мама хлопотала на кухне с борщом, отец, готовый к поездке в глазную клинику, высматривал Женю с балкона, Элла встала поздно и занималась утренним туалетом. Самый младший Мартынов в это время загорал в Крыму вместе с бабушкой Верой и дедушкой Костей. Я же был у себя: ещё валялся в постели с тяжёлой головой, собираясь окончательно проснуться, но, так как лёг спать только на рассвете, никак не мог подняться резво. За всё время Жениного отсутствия телефон в его доме ни разу не дал о себе знать.
И вот раздался телефонный звонок.
– Здравствуйте. Это квартира Мартынова? Милиция вас беспокоит, сто восьмидесятое отделение.
– Да. Это мама Жени.
– Да?.. Ну ладно… Мы вам чуть позже перезвоним.
– А что, случилось что-нибудь?
– Гм… Как вам сказать? Вы Евгения давно видели?
– Часа полтора назад. Он собирался скоро вернуться. С машиной у него что-то не в порядке.
– Да, мы знаем это. Он к нам где-то тогда же и заходил, сам рассказывал… И вот несчастье такое…
– Что, с Женей случилось что-то?!
– Да…
– Что случилось? Где он сейчас?!
– Гм… Должно быть, в больнице.
– Так что же с ним?! Жив он хоть?!
– Да… Мы вам перезвоним сейчас. Всё выясним и перезвоним чуть позже. Успокойтесь, пожалуйста…
Мама тут же взволнованно позвонила мне: с Женей что-то случилось, приезжай скорей! Прошло 10 минут, 15, 20… Ждать новостей от милиции стало невмоготу. Отец пошёл сам: отделение милиции находилось совсем рядом, и путь к нему был по силам отцу с его слабым зрением. Но вот каков был путь обратно, представить просто жутко: в милиции отцу сказали правду, как солдаты солдату, сказали тихо, ясно, просто и сурово.
Опустив глаза и обняв за плечи старого фронтовика, видавшего в жизни столько горя и смертей, что хватило бы на множество поколений, милиционеры не стали кривить душой и на растерянные вопросы отца ответили:
– Умер, отец… Женя… умер… Никаких недоразумений тут быть не может… Вот дежурная машина только что вернулась с объекта, ребята своими глазами всё видели: сами скорую помощь вызывали, сами труп, то есть Женю, гм… на носилки клали, сами свидетелей опрашивали и протокол составляли – вот он… Эх!.. Крепись, батя.
Плачущий, ещё не успевший осознать в полной мере всю трагичность случившегося, отец прибежал домой. «Женя умер» – эти страшные, непонятные, невозможные слова вдруг прозвучали в Женином доме! Прозвучали в стенах, в сердцах, в умах – и тут же были отринуты. Отринуты всей человеческой сутью: этого не может быть, это ошибка, недоразумение!.. Конечно же! Ну попал в аварию, ну покалечился, ну всё что угодно!.. Но только не то, о чём сказали в милиции! Эти слова просто не могут находиться рядом друг с другом: Женя и… умер! Нет!.. Надо что-то делать! Надо Юрке позвонить скорее: он должен разобраться в этом недоразумении!
Юрка после первого звонка был готов к неприятностям, но никак не к горю. Я внутренне даже успел посетовать на то, что разбиваются мои планы на день. Второй звонок заставил меня выскочить из дому с мокрой, только что вымытой головой, почти силой остановить первую же подвернувшуюся под руку машину и умолить водителя отвезти меня к гостинице «Спорт» (это рядом с Жениным домом) как раз за тот самый четвертной, который брат отдал мне вчера, забрав коньяк и шампанское. Не стану описывать душераздирающую атмосферу «шока», которую я встретил в Женином доме: она и так должна быть понятна любому нормальному человеку. Вызвав на дом врача Центральной поликлиники МВД Антонину Павловну Воронкову, друга нашей семьи, я между тем решил во всём убедиться сам: мало ли что… Мы с Эллой пошли в милицию, там узнали, куда «скорая» отвезла Женю (слово «труп», звучавшее из милицейских уст, мы отбрасывали от своего сознания инстинктивно и намеренно – одновременно). Мы сели в такси и приехали в приёмное отделение Института скорой помощи им. Н.В. Склифосовского. Три года до того мне пришлось иметь дело с клиникой этого института по причине несчастья, случившегося с моей девушкой. Тогда всё закончилось благополучно (слава богам!), и теперь я решил обратиться за помощью и содействием к тогдашнему благодетелю, «счастливому» для меня врачу, хоть он работал в совершенно другом отделении – токсикологическом. Но, к моей досаде, для Михаила Владимировича Кутушова тот понедельник был выходным после круглосуточного воскресного дежурства. Замедляя шаг, идя какими-то обходными путями, словно пытаясь увернуться от неотступного рока или хотя бы отдалить его, мы с Эллой таки пришли, затаив дыхание, в анатомо-патологическое отделение – к тому страшному для всякого живого человека месту, именуемому «моргом», куда (как было зафиксировано в клиническом журнале поступлений) в 11 часов 55 минут «был доставлен труп Мартынова Евгения Григорьевича». Элла, сморщившись и закачав головой, наотрез отказалась спуститься вместе со мной на лифте в подземное хранилище безжизненных человеческих тел. Но я не терял надежды на чудо до тех пор, пока не увидел на кушетке накрытое белой простынёй тело брата, а вернее, его лицо, показанное мне безучастными ко всему санитарами, – чистое, наивное, красивое и спокойное… Когда я поднялся снова наверх, Элла не стала меня ни о чём спрашивать, ей всё было понятно по моему виду, и только слёзы снова потекли из её глаз…
Только теперь и только здесь я наконец впустил в свою душу эти слова: «Женя умер». Только теперь и только здесь я принял их как факт, как объективную реальность – во всей ее жестокости, неотвратимости и непоправимости. Мы с Эллой молча брели «в никуда» по проспекту Мира, и я вдруг впервые в жизни сердцем почувствовал ту прозрачную и зыбкую грань между «был» и «не стало», о которой ранее много читал и рассуждал и которую теперь изведал своим личным горем. Вокруг кипела жизнь, гудели машины, спешили куда-то люди… Всё было как всегда, как будто ничего не произошло: мир не пошатнулся и ничему не удивился… Меня не будет и каждого вокруг не станет – жизнь не остановится, и солнце не погаснет. Часы Вселенной идут своим ходом, не обращая никакого внимания на наши мелочно-человеческие трагедии. Гибнут цивилизации, уходят в небытие народы, но для Космоса в этом нет никакой трагедии и никакой катастрофы! А горькие людские слёзы при таких параллелях воспринимаются никчёмными, смешными и вообще неуместными. Что они перед Вечностью? И что наши ничтожные земные проекты перед необъятным и непостижимым творчеством Создателя?!
Однако реальность земного бытия быстро опустила меня с высоких размышлений о космических парадоксах к моему личному – маленькому и
