Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули
Не сразу, но Панкратов дал разрешение Царской Семье время от времени посещать церковь.
«По воскресеньям Их Величествам разрешали ходить к ранней обедне в храм Благовещения, находившийся в нескольких шагах и в который можно было пройти через городской сад, почти прилегавший к загородке около губернаторского дома. По всему саду расставлялись в две шеренги солдаты, между которыми проходили Их Величества и свита»{337} (Мельник (Боткина)).
Эта радость иногда омрачалась огромным стечением народа, стремившегося увидеть Царскую Семью. Государь в своем дневнике 8(21) сентября писал: «Первый раз побывали в церкви Благовещения, в которой служит давно наш священник. Но удовольствие было испорчено для меня той дурацкой обстановкой, при которой совершилось наше шествие туда. Вдоль дорожки городского сада, где никого не было, стояли стрелки, а у самой церкви была большая толпа! Это меня глубоко извело»{338}.
Священник, о котором упомянул в дневнике Император, был отец Алексей Васильев, назначенный, по выбору епископа Гермогена, духовником Царской Семьи. Отец Алексей очень нравился Государю и Государыне, но его действия по отношению к Царской Семье нельзя назвать мудрыми. Позже его имя будет ассоциироваться с именем зятя Распутина Б. Н. Соловьевым и деятельностью последнего (мнимой или действительной) по организации спасения Царской Семьи. Отношение к этому священнику со стороны многих из окружения Царской Семьи было отрицательным.
Издаваемый русскими монархистами в Париже журнал «Двуглавый орел» приводит свидетельство П. Шабельского-Борка, который зимой 1918 года был в Тобольске и разговаривал с одним местным ямщиком: «Разговорились. Речь ямщика раскрывала дебри народной души.
— С Ними в Тобольске, сказывают, такое случилось, что в народе теперь по деревням бабы ревмя ревут. Дядя наш Микита Самойлов в то время в городу был и случаю этому самовидец был.
Северное сияние разгоралось, столбы поднимались все выше.
— Ишь сполохи то как разгораются, а потом сгинут и нету их. Так и страсти Нашему гостю Сибирскому от Господа положены. Как Христос от жидов безверных — так и Он… В соборе Он, вишь, был у обедни со всем Домом. Известно, Царь Богопомазанный — ни одной службы церковной пропущать не хочет. Народ, конечно, в Собор валом валил. Хоша его стреляй, хоша в огонь кидай, хоша в воде топи. Ну, точно мощам святым поклонение.
Стоят Они в Храме все рядышком, молятся, а кругом люди слезы льют — душа разрывается. Да… Херувимскую запели. Он, Праведник то царственный, на колени опустился, крестное знамение на себя положил. А стража тут кругом окаянная, и Силантьев над ними старшой самый — вредный социалист-большевик. Стоит он за Батюшкой нашим и гадится. Уж такой идол. Злобился он, злобился, да как толкнет Молитвенника нашего в саму спину. Пошатнулся Государь. Народ так и ахнул. А Он поднял глаза к Пречистой, слова не сказал, только широко так перекрестился. Ропот пошел по собору. Что же это такое делается? Надвинулся было народ на караульных, да вовремя опамятовался: караульные тут же наганы свои повынули, да на пленных в упор наставили. Чуть было чистые душеньки не загубили. Заплакали люди. Тут открылись Врата Царские, воздвиглась Чаша с Дарами Святыми. Вдруг как заревет Силантьев истошным голосом:
— Ай, ай! Сама Богородица! Глазами меня жгет! О, силушки нет… Сгинь! Сгинь, уйди! Сама к Нему идет. Сама Его приобщает. Сгинь! Сгинь! Бейте, товарищи! Ой, боюсь Ее, боюсь! Бейте Их, товарищи…
А сам корчится в судорогах, на полу валяется, хулит Господа, чертыхается. Насилу его из собора вытащили. Засуетились товарищи, заторопились. Стеною окружили Батюшку Государя и всю Фамилию и сторожко так повели Их из храма. А Они, как Агнцы Божии, светлые, пресветлые среди этой своры кромешной по святому храму шествуют.
Сказывают, Силантьев этот на паперти из рук вырвался и с криком страшенным и ругательствами от товарищей прочь убежал. Стой поры, слышно, все по деревням бегает, места значит себе не находит, все о Богородице с Чашей золотой бормочет»{339}.
Это свидетельство, независимо от того, было ли описываемое в нем событие в действительности или же оно являлось народным воображением, убеждает нас в том, что в глубине своего сердца народ по-прежнему продолжал любить Царя и жалеть его.
Отношение к заключенной Царской Семье со стороны тоболяков было разным. Были сочувствующие, были равнодушные, были преданные и люто ненавидевшие. Впрочем, Царской Семье писали и в Александровский дворец, и в «Дом Свободы», и потом в Ипатьевский дом со всей России.
116 С. В. Фомин в своем замечательном исследовании этих писем делает упор прежде всего на письма верноподданных людей и лишь слегка касается писем, дышащих ненавистью. Конечно, для нас важнее мужество
