Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Николаевич Моисеев
Одним словом, я имел самые широкие возможности прочесть многие страницы удивительной истории русской интеллигенции. Но с легкомыслием молодого варвара, хотя я был уже не так молод, к этому времени мне пошел уже пятый десяток, все слышанное и виденное я воспринимал в качестве экзотики и дополнения к тем туристским впечатлениям, которые дала мне неожиданная двухмесячная командировка в страну д’Артаньяна. И у меня не осталось ничего, кроме путаных воспоминаний.
Но, восстанавливая разговоры и впечатления, я понимаю теперь, что судьба сводила меня с людьми глубоко трагичной судьбы. И хотя все мои новые знакомые были неплохо устроены, а по нашим советским меркам они были просто богаты, жить им было очень непросто. Иметь в кармане французский паспорт и некоторое количество франков еще не означает быть французом. Они всюду были чужаками. И самое главное – они думали о России, они жили Россией, как я, как мои друзья живут ею сейчас, как мы жили ею всегда. Именно этим они и отличаются от современной эмиграции, которая бежит от дороговизны, от «колбасной недостаточности», о будущем России не думает и хочет побыстрее натурализоваться. Мои тогдашние знакомые не собирались превращаться во французов.
Многие из них подумывали о возвращении в Россию. Кое-кто даже говорил со мной об этом. И спрашивал совета. Что я мог ответить? Если речь шла о специалистах, об инженерах, то я прекрасно понимал, что наш советский инженерный корпус был тогда неизмеримо сильнее французского, и прямой нужды в их переезде не было, хотя большинство из них, безусловно, нашло бы себе достойные места в той же сфере ВПК. Но допустят ли их до такой работы наши всесильные органы? Я рассказывал о трудностях и, вспоминая собственную судьбу, не советовал торопиться.
Иное дело гуманитарная интеллигенция – ее нам, конечно, катастрофически не хватало. Советские гуманитарии тех лет – я не говорю о небольшой группе зарождавшихся «шестидесятников» и отдельных молчащих мыслителях – представляли собой очень неприглядное явление. Флаг держали приспособленцы и в науке, и в искусстве. Разве они допустили бы какую-нибудь конкуренцию? Она ведь бы была для них убийственной – речь шла о людях неизмеримо более широкого кругозора и более высокой культуры.
Да и принципы соцреализма: допустил бы ЦК, даже в период хрущевской «оттепели», возрождение старого российского либерализма и разномыслия? Ответ для меня был однозначен, и я уходил от разговоров, связанных с проблемой возвращения, мне не хотелось огорчать моих любезных хозяев.
Одно я понимал точно: в постбольшевистское время, которое неизбежно настанет, нам больше всего будет недоставать гуманитарной культуры.
Государство и народ, базис и надстройка
На протяжении многих лет у нас формировалось превратное представление об интеллигенции и ее месте в обществе. Конечно, понятие «интеллигенция» неотделимо от интеллектуальной деятельности – не от интеллектуального труда, а от духовной жизни человека, общества. Далеко не всякий интеллектуал – интеллигент. И наоборот. Но связь интеллигенции и «надстройки» неоспорима: интеллигенция – ее носитель.
Взаимоотношения базиса и надстройки у нас трактовались до удивительности примитивно. Надстройка, то есть интеллектуальная и духовная жизнь общества, представлялась не просто как нечто вторичное по отношению к базису, а почти как его следствие. В таком контексте роль духовного начала, традиций народа, его истории рассматривалась лишь с утилитарных позиций: интеллигенция – «прослойка», задача которой состояла в выполнении задаваемой ей квалифицированной работы. Именно «задаваемой». Считалось, что содержание этой работы, в том числе и творческой, – прерогатива не интеллигенции, не творческой личности, а государства «рабочих и крестьян», которое само знает, что нужно народу. Интересы государства отождествлялись с интересами народа. А интеллигенция должна была выполнять «социальный заказ» – такова была общепринятая доктрина.
В действительности все бесконечно сложнее. Во-первых, интересы государства и народа – совсем не одно и то же. В либеральном обществе государство – лишь один из институтов гражданского общества, и оно, разумеется, неспособно отразить всю палитру общественных интересов. Тем более, в тоталитарном обществе, ибо в нем государство действует, следуя определенной доктрине. А всякая доктрина представляется справедливой лишь определенной и довольно узкой группе людей. Значит, какова бы ни была организация общества, интересы государства никогда не могут быть тождественны «интересам народа» – понятие, которое еще следует расшифровать. В лучшем случае, они могут более или менее соответствовать интересам тех или иных групп людей.
Во-вторых, в определенных условиях духовный настрой общества, система утвердившихся моральных и этических норм и шкала ценностей, формирование которых далеко не всегда мы способны объяснить, могут оказаться не только следствием, но и причиной глубочайших перестроек общественной организации. И эти изменения на долгие годы могут определять развитие того самого базиса, следствием которого надстройка, казалось бы, и должна являться.
Особенно велико влияние надстройки на структуру базиса и жизнь народа в критические периоды. Вот почему история наших ближайших десятилетий, развитие экономики, условия жизни будут в очень большой степени зависеть от тех идейных и нравственных начал, которые сейчас формируются.
Значит, сейчас не на правительство и государство, а именно на интеллигенцию ложится основной груз понимания сегодняшней ситуации и сопоставления альтернатив развития. Именно интеллигенции предстоит разобраться в том, что и почему происходит, что следует сохранить из прошлого: глобальный нигилизм очень опасен, он иссушает душу народа, несет озлобленность, лишает людей одного из самых замечательных свойств, присущих человеку, – умения прощать. Вот в таком контексте нам и предстоит критический пересмотр многих положений этики и нравственности, которые за три четверти века стали хрестоматийными. И нельзя сводить мораль лишь к надстройке и общественному сознанию. Она уходит в глубину подсознания, она связана с основами человеческого общества как такового, хотя каждой нации, каждому классу и даже каждой общественной группе свойственны собственные нормы поведения. В конечном счете, понятия добра и зла, вечных истин – это концентрированный опыт рода человеческого от первых этапов антропогенеза до сегодняшнего дня.
Как и многие, я полагаю, что материальное бытие первично. Но это лишь общее философское положение. В реальности материальное и духовное начала слиты воедино множеством опосредованных связей. И носят эти связи неоднозначный, а порой и противоречивый смысл.
Цивилизация и нравственность совсем не синонимы. И в то же время они неотделимы. Нравственность – это сердцевина цивилизации. Можно с этим соглашаться или нет, но для меня это – аксиома, изначальный постулат, ибо я глубоко убежден, что любая цивилизация, потерявшая нравственность, потерявшая свою духовность или просто ослабившая моральные устои, обречена на деградацию, на постепенное вырождение, ее ожидает уход с
