Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов
Что касается угроз для безопасности русского человека, которые исходили в начале XVIII в. от государства, то здесь необходимо в первую очередь иметь в виду, что в тогдашнем российском законодательстве процессуальные гарантии прав личности были прописаны в минимальной степени. В уголовном судопроизводстве в те времена господствовал разыскной процесс, при котором функции расследования, обвинения, защиты, принятия судебного решения (а заодно и функция исполнения приговора) соединялись в компетенции одного и того же органа власти. В подобных условиях человек, необоснованно обвиненный в совершении преступления (особенно тяжкого или особо тяжкого), имел немного шансов доказать свою невиновность.
Наиболее устрашающим для любого россиянина было в 1700–1710‐х гг. оказаться обвиненным в государственных преступлениях (к числу которых относились, в частности, любые негативные высказывания в адрес верховной власти). Поскольку подобные дела возбуждались исключительно по заявлениям («изветам») частных лиц (агентурного аппарата в России тогда еще не существовало), а свидетелей, как правило, не находилось, то судебный процесс превращался чаще всего в соревнование физической выносливости изветчика и обвиненного. Несмотря на различие в процессуальном статусе, изветчика и обвиненного попеременно пытали до тех пор, пока либо первый не сознавался, что «затеял то ложно», либо второй не признавал вмененный ему эпизод преступной деятельности[562].
Как бы то ни было, угроза оказаться на дыбе по ложному обвинению в «непристойных словах» или в разбое являлась для русского человека в начале XVIII в., безусловно, не самой актуальной. Гораздо в большей мере подданные московского царя рисковали тогда пострадать от злоупотреблений представителей власти. И злоупотребления эти, как явствует из сохранившихся документов, носили массовый и повсеместный характер.
Например, азовский ландрихтер П. В. Кикин так описывал в 1709 г. поведение разосланных по уездам многочисленных сборщиков и наборщиков: «…Не бывало того дня, чтобы не было в каждой деревни сборщиков 5 или 6 человек. А всякий, приехав, бьет и грабит и подводы и кормы емлет и денги сбирает… в свою ползу, как хочет, и от того уездными людьми сверх настоящих платежей ставливалось убытков впятеро или болше»[563].
А вот что сообщали фискалы Великого Устюга в доношении в Сенат от 28 августа 1712 г. о бесчинствах подьячих и солдат, направленных для сбора недоимок в Устюжский уезд: «…Они, подьячие и солдаты, приехав в волости… бьют без милости и тиранскими муками мучат: вешают в дыбы и на козле плетми свинцовыми бьют и огнем стращают. И в церковной трапезе батожьем и на козле бьют ругателски руки и ноги и зубы ломают. И многих жен за власы волочили и нагих девиц водили, также многих жен блудным воровством силно бесчестили»[564].
Предпринимало ли тогдашнее руководство нашей страны какие-либо меры для защиты россиян от такой угрозы? Предпринимало, и довольно активно. Тем более что субъективно Петр I неизменно относился к виновным в преступлениях по должности непримиримо. Достаточно сказать, что в 1700‐х — первой половине 1710‐х гг. были изданы законы, которыми, в частности, за любые поборы с населения вводилась смертная казнь.
Да и в распорядительных актах царь отнюдь не проявлял снисходительности к мздоимцам. Скажем, 30 ноября 1708 г. будущий император указал провести проверку деятельности наборщиков рекрут, специально оговорив, что если кто-то из них окажется уличен во взяточничестве, то «таких надобно повесить»[565]. На борьбу с должностной преступностью была приоритетно нацелена и учрежденная в 1711 г. мощная фискальская служба.
Однако все эти решительные меры имели весьма ограниченный эффект. Необходимо признать, что в начале XVIII в. для русского человека угрозы, исходившие от произвола должностных лиц, были почти столь же актуальны, как и угрозы, исходившие от представителей криминального мира. В повседневном измерении ворвавшиеся в деревню разбойники были немногим страшнее нагрянувших по государеву указу лихоимцев. И от обоих этих угроз рядовой россиянин оставался почти в равной мере беззащитен.
О чем хотелось бы сказать в заключение? В современной России много, очень много нерешенных проблем. Немало этих проблем связано и с обеспечением безопасности граждан. Далеко не все благополучно обстоит с реализацией столь многообразно закрепленных в действующем законодательстве процессуальных гарантий прав личности, с раскрываемостью преступлений, с защитой свидетелей и потерпевших, с «чистотой рядов» сотрудников правоохранительных органов. Так что в нынешние времена среднестатистический житель нашей страны вряд ли чувствует себя надежно защищенным как от преступного мира, так и от злоупотреблений власти.
Все это так. Но, тем не менее, думается, что никто из нас не возьмется сегодня набивать на компьютере строки, подобные тем, которые в далеком июле 1718 г. продиктовал домовому подьячему генерал-фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев: «Москва так состоит, как вертеп разбойничь: вся пуста, толко воров множитца, и непрестанно казнят…»[566]
«ВЗЯТКОВ НЕ ИМАЛ, А ДАВАЛИ В ПОЧЕСТЬ…»
Взяточничество в России от царя Алексея Михайловича до царя Петра Алексеевича[567]
…А без дарственного воздаяния не может Москва делать никаких дел.
Игумен Троицкого Телетова монастыря Ефрем. 1699 г.[568]Правдою служи — кость гложи.
Старинная русская пословица[569]Взятки в России брали всегда. Брали подьячие и воеводы XVII в., ландрихтеры и коменданты XVIII, асессоры и губернаторы XIX, комиссары и инспекторы XX. Менялись названия чинов, должностей, менялись правители, менялись учреждения, менялось государственное устройство. Неизменной оставалась взятка.
Тем не менее за свою многовековую историю феномен взяточничества претерпел в России значительную эволюцию. Оно то разрасталось, охватывая едва не весь корпус государственных служащих, то теряло повсеместную распространенность. От века к веку менялись и формы взяток, и способы их вымогательства. Какие же особенности имело это прискорбное явление во второй половине XVII — первой четверти XVIII в.?
С формально-юридической точки зрения к середине XVII в. в отношении поборов с населения сложилась весьма своеобразная ситуация, в центре которой находилось понятие «посул» (с его
