Царские дети и их наставники - Борис Борисович Глинский
Пробовала Мария Феодоровна удаляться с детьми в Гатчину, в надежде, что тишина и уединение наиболее повлияют на развитие гражданского вкуса великого князя, в ущерб военному. Но все эти планы, предположения и предначертания успеха не имели, и оба великие князя оставались верны своим наклонностям детства. Их любимыми развлечениями продолжали быть забавы военного характера, а учебными предметами — те, которые так или иначе имели касательство к военному ремеслу. Мальчики неохотно надевали штатские платья, заведённые в их гардеробе государыней-матерью, и предпочитали им военные куртки, шинели и прочую амуницию, которая никоим образом не связывалась с представлением о мирном образе будущей жизни.
В 1809 году программа обучения великого князя Николая значительно расширяется и, по желанию Марии Феодоровны, прежний гимназический курс заменяется новым курсом, схожим с университетским, для чего, в дополнение к прежним учителям, приглашают и профессоров. При этом по составленным самой государыней программам обучения распределение дня Николая Павловича устанавливается в таком порядке, чтобы этот день был совершенно лишён свободных часов для игр и забав и целиком был посвящён книгам, тетрадям и научным предметам.
Военные события того времени побудили прежде всего обратить внимание на серьёзное преподавание наук военных — инженерного искусства, артиллерии, тактики, фортификации и др. Для надзора за общим преподаванием наук был приглашён известный в то время инженер, генерал Опперман, а самое преподавание поручено полковникам Джанотти и Маркевичу, которые, оставаясь сами довольны успехами великого князя, в свою очередь пользовались его расположением и вниманием.
Но наибольшую любовь и привязанность чувствовал великий князь к профессору живописи Шебуеву, под умелым руководством которого Николай Павлович успел значительно усовершенствовать проявленные им еще в детстве способности к рисованию. Свои рисунки и гравюры, видеть которые можно и в настоящее время в Санкт-Петербургской Императорской публичной библиотеке, великий князь подписывал обыкновенно следующей монограммой «», означавшей «Николай третий Романов» (то есть третий из сыновей императора Павла).
Насколько просты были отношения царственного ученика к своему наставнику живописи, явствует из следующих его писем. В одном он писал:
«Милый мой Вася, пришли мне, пожалуй, с посланным рисунки французской армии, а ежели есть у тебя готовые рисунки, так можешь и их прислать:, я за тобой не шлю за Невой, боюсь, простудить моего дорогого кота заморского. «».
А в другой раз:
«Здравствуй, мой милый Вася, сожалею, что Нева препятствует мне тебя видеть, я очень желал с тобой поговорить и поздравить друг друга, как должно товарищам. Что делают наши рисунки; если что готово, пожалуй чрез нарочного, также найти мне, пожалуй, какого-нибудь хорошего рисовщика, который бы мог снять вид из моих окон; да порядочно, водяными, ты меня тем очень одолжишь. Прощай. Чмок. Николай».
Из преподавателей наук гражданских к 1813 го-ду мы видим при великом князе Николае следующих преподавателей-профессоров: Шторха, читавшего политическую экономию, Кукольника — естественное право и Балугьянского, преподававшего энциклопедию или историю права. Обо всех этих трех наставниках Николай Павлович сохранил довольно печальные воспоминания, и вот что он, став впоследствии императором, передавал близким ему лицам об означенных представителях университетской науки:
«Я помню, как нас (то есть его самого и великого князя Михаила Павловича) мучили отвлечёнными предметами два человека, очень добрые, может статься, и очень учёные, но оба — несноснейшие педанты: покойный Балугьянский и Кукольник. Один толковал нам о смеси всех языков, из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, о немецких и, Бог знает, еще каких законах, другой — что-то о мнимом “естественном праве”. В прибавку к ним являлся еще Шторх, со своими усыпительными лекциями о политической экономии, которые читал нам по своей печатной французской книжке; ничем не разнообразя этой монотонии. И что же выходит? На уроке этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда — собственные их карикатурные портреты, а потом, к экзаменам выучивали кое-что вдолбяшку, без плода и пользы для будущего. По-моему, лучшая теория права — добрая нравственность, а она должна быть в сердце независимо от этих отвлечённостей и иметь своим основанием — религию».
Из этих признаний Николая Павловича видно, что университетские курсы, читанные ему так неумело и скучно, не могли, конечно, вызвать его любознательности, и он остался совершенно равнодушен к науке о праве. Равным образом, до конца периода учения, он не мог примириться с изучением мёртвых языков — латинского и греческого. Нерасположение к этим предметам было в нем так глубоко, что он простёр это чувство даже на личность того, коему было поручено их преподавание, то есть — Аделунга. Желая сделать последнему какую-нибудь неприятность, великий князь, как сказано было в одном из рапортов, стал к преподавателю, для видимости, ласкаться и вдруг укусил его в плечо, затем стал наступать ему на ноги и повторял такие проказы несколько раз.
Не особенно ему нравилось и изучение английского языка, преподавание которого, когда ему минуло 17 лет, было возложено на учителя Седжера. Хотя он впоследствии ясно и правильно произносил английские слова, он изъяснялся на этом языке с большим затруднением.
VII
По первоначальному плану, обучение великого князя должно
