Валентин Пикуль - Мальчики с бантиками
Савка еще ни разу в жизни не получал писем от посторонних людей, тем более от незнакомой тетеньки. Это его так разволновало, что он не стал вскрывать письмо в присутствии класса, забрался с конвертом в густой бурелом, уселся на мягкий сугроб и там прочитал его. Неведомая корреспондентка предлагала Савке встретиться в Костроме в шесть часов вечера после войны. Переписываться она хочет с героем-моряком, который, начав с ней переписку, должен еще крепче бить фашистов. Сама она замужем еще не была, все находят ее очень симпатичной, просит героя прислать фотокарточку…
Вечером, сидя в кубрике, Савка писал ответ, старательно закрывая свое письмо от шныряющих мимо товарищей.
Уважаемая Глафира Степановна!Сразу сообщаю, что я никакой не герой, мне скоро исполнится 15 лет, а сейчас я отличник учебы, как Вы того и желали. Когда я научусь всему, что надо знать, меня отправят на боевые корабли. Мамы у меня нету, папа пропал под Сталинградом, зато у меня есть бабушка, которая живет в Ленинграде. Вы только не беспокойтесь – кормят нас здесь хорошо. Тут собрались одни некурящие, вдобавок баталеры выдают нам 300 гр. сахарного песку. Сладкое я очень люблю и мечтаю, что после войны до отвала наемся пирожных…
Над ухом Савки раздался голос:
– Нет, вы только гляньте, что этот лопух тут сочиняет!
Письмо отняли, и на правах морского братства оно было прочитано во всеуслышание. Юнги дружно кипятились, возмущенные:
– Как тебе не стыдно? Кто же такие письма с флота шлет?
– А что? – заробел Савка. – Ошибок, кажется, нету…
Игорь Московский был особенно недоволен:
– Твое письмо – сплошная моральная ошибка. Ты кому пишешь? Женщине, которая желает видеть в тебе не сопляка, а героя… Чего ж ты расписываешь, как маленький, про сладкое?
С другого «борта» вмешался и старшина Колесник:
– Если она просит фотографию героя прислать, я согласен свою пожертвовать… У меня как раз физия неотразимая! В Костроме еще не бывал. Почему бы и не заглянуть в нее… проездом.
Савка растерялся оттого, что его личное дело стало общим. В конце концов поручили писать Игорю Московскому, и тот накатал:
Дорогая боевая подруга! Вот уже пятые сутки грохочет шторм силою в 10 баллов по шкале Бофорта. Только что выдержан жестокий бой. Противник в результате побежден. В грохоте океана уже рождается могучая симфония нашей победы. Не горюй, подруга! В шесть часов вечера после войны жди меня на вокзале. Мы не пропадем! Все штаги натянуты, ветер бьет нас в крутой бейдевинд, вовсю скрипят стрингеры, пиллерсы, бимсы со шпангоутами…
Далее по порядку были перечислены части корабельного набора.
– Вот так надо брать их за жабры! – сказал Игорь.
Колесник настойчиво пихал в конверт свою карточку – портрет морского красавца двадцати пяти лет. Но Росомаха идеи своего соседа не одобрил, а юнгам заявил откровенно:
– Сколько вас учу – и все без толку… Я только и спокоен за вас, пока вы дрыхнете… Подумайте сами. Живет себе женщина. Вкалывает по шестнадцать часов у станка. Выкупает пайку хлеба по карточкам, носит ватник и мечтает о том счастье, что настанет в шесть часов вечера после войны… Лучше уж ничего не написать, а врать – подло! Тем более – по отношению к одинокой женщине. А ты, Игорь, – сказал Росомаха старшому, – я ведь дураком тебя не считал. Что же ты? Решил ее стрингером покорить? Огурцов, конечно, сморозил глупость, но зато глупость была честной… Отбой. Дробь атаке. Ложитесь-ка спать!
От такой взбучки покорнейшим образом расползались по этажам своих нар, словно попрятались по квартирам. Долго молчали. Потом любопытный Коля Поскочин свесился в темноту с койки:
– Товарищ старшина… а товарищ старшина!
– Ну, чего тебе?
– Вы разве не спите?
– Во нахал! Разбудил, а теперь спрашивает.
– Прошу прощения. Вы на нашей Таньке женитесь?
– Это ты у нее и спроси, – сдипломатничал Росомаха.
Джек Баранов решил внести в разговор активность:
– А что вы после войны делать будете?
– Займу пост, который и до войны занимал.
– Кем же вы были?
– Я… капитаном был, – не сразу отвечал Росомаха.
– Каким капитаном? – удивился весь кубрик.
– И диплом имею. Корабли водил.
Все примолкли, как воды в рот набрали. Вот это новость!
– Ну да, – продолжал Росомаха, громко зевая. – Окончил техникум водного транспорта. Днепровского бассейна. И до войны уже плавал капитаном речного трамвая в Киеве…
Грянул хохот, от которого тряслись даже нары:
– Речной трамвай… капитаном! Ха-ха!
Росомаха в потемках повернулся к Колеснику:
– Во народец собрался! Пальца не покажи – сразу со смеху помирают… Да что вы трамвай-то мой обхохатываете? Он же шестьдесят тонн водоизмещением. Узла четыре вниз по течению нарезал…
Засыпая снова, старшина ворчал:
– Посмотрю еще, на какое корыто вас посадят…
Утром он озлобленно рвал с юнг одеяла, явно обиженный:
– Вставай! Побудка была! А чего ты дожидаешься?..
До самого учебного корпуса Росомаха заставлял петь песни. Когда репертуар истощился, Джек Баранов легкомысленно запел: «Капитан, капитан, улыбнитесь. Ведь улыбка – это…»
Росомаха не выдержал.
– На месте! – скомандовал он. – Ать-два, ать-два… Ножку! Поднимай повыше, не стесняйся. Я сказал – на месте! Ать-два… – Подсчитывая ногу, он ехидно вставил: – Вам до моего диплома еще топать и топать, как до луны.
– Мы больше не будем, – взмолились юнги. – Да здравствует речной трамвай и его славный капитан Росомаха!
– Прррямо! – разрешил старшина следовать дальше.
Пошли прямо. У каждого под локтем учебники.
* * *Весна открывала перед юнгами новую красоту Соловков. В прошлую осень, таская бревна и лопатя землю, еще разобщенные и малодисциплинированные, юнги этой красоты вполне не ощутили. А сейчас Соловки хорошели для них с каждым днем. Легкий пар сквозил над подталыми прогалинами. Обнажилось под солнцем богатство леса, полное разнообразия: сосна и береза, ивняки и можжевельники, ели и лиственницы. Не боясь людей, из чащи выходили на поляну олени…
Джек Баранов уже перечитал о подводниках все, что нашел в библиотеке, ни о чем другом говорить не мог. Его предупреждали:
– Нашего брата для подплава не готовят! Учти!
– Ну и что ж? А я буду просить. Буду настаивать…
Однажды старшина Колесник собрался парить брюки. Из кармана выкатился гривенник. Это было так неожиданно, что монету юнги передавали один другому, рассматривая ее, как дикари яркую бусину: «Дай и мне глянуть… Теперь мне!» Они и в самом деле забыли о существовании денег. На всем готовом, обутые и одетые за счет государства, юнги, правда, получали по 15 рублей в месяц. Но тратить их на Соловках было абсолютно некуда, и все жалованье, даже не видя его, они тут же вносили в Фонд обороны, на нужды войны… Этот пустячный гривенник словно дал им понять, что они давненько служат… Скоро все решится, скоро!
