Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

Испуг чиновника министерства, заподозрившего тщеславные замыслы Грибоедова, возможно, помешал проекту, но проект и Грибоедов погибли не из-за испуга чиновника, а из-за того, что самовластное самодержавие боялось разрушения старых традиционных сцеплений вещей и потрясения основ. Государство понимало, что декабрь может повториться, если будут нарушены традиционные сцепления. "Император... не терпел неожиданностей. Сегодня испортилась театральная машина и застряли музы, завтра застрянет что-нибудь другое, и все безнадежно испортится". "...Все чувствовали, что от цвета мундиров зависит направление умов. Все знали, что воротник коллежского советника должен быть черный, бархатный. Иначе нити потеряют осязаемость, поплывут из рук, станут неуловимы. Корабль завертится, повторится декабрь, начнется вертиж". Сегодня застряли музы... Как хорошо знакома эта концепция, эта сокрушительная логика. В истории тех лет ее слышали неоднократно: сегодня гимназист не шаркнул ножкой, а завтра перебежит к неприятелю. Но это уже было лавровым венцом полицейской концепции и самодержавной логики. Самодержавное государство не понимало, что декабрь повторяется именно тогда, когда привычный черный бархатный воротник слишком тесен, ибо коллежские советники и другие люди, не в пример воротникам, могут расти и меняться и писать комедии, проекты и прокламации. Этого в России слишком долго не желали понять, уповая главным образом на сдерживающую силу воротника. Человек, который предлагал новые пути, казался опасным. И другой чиновник, руководитель внешней политики Российского государства вице-канцлер империи граф Карл-Роберт Нессельрод, понимает, как опасен этот человек.

"Какое счастье, - говорит он и смотрит на свой паркет. - Какое счастье, что этот человек наконец уезжает".

"Они отправляли его на съедение".

И то, что Грибоедова губят враги и губят друзья, нужно для того, чтобы показать одиночество великого человека, который знает, какое "мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов"*, чтобы показать его вневременность, его всеобщность, его типичность, его положение в вечной борьбе порта и общества, его позицию в решении проблемы "интеллигенция и революция".

* А. С. Грибоедов. Сочинения, стр. 607.

Как может свободный человек, вольный художник жить в стране рабов, в стране господ?!

Ведь не идти же ему на службу самодержавной власти!

Что же делать свободному человеку, художнику в этой стране?!

Он должен погибнуть или сопротивляться.

Спор Бурцова с Грибоедовым, который Бурцову кажется спором побежденного с победителем, для третьего участника спора, писателя Ю. Н. Тынянова, представляется спором двух людей, которые никогда не смогут понять друг друга, потому что один видит в декабризме только высокие идеалы, а другой - их реальное воплощение. Спор документов (проект Грибоедова и пометки па полях "Вступления к проекту устава", сделанные Бурцовым)* превратился в спор двух человек не только разных идеологий, но и разных психологии.

* А. П. Мальшинский. Неизвестная записка А. С. Грибоедова. "Русский вестник", 1891, т. 216, сентябрь; И. Е н и к о л о п о в. Грибоедов в Грузии. Тбилиси, 1954.

Характерно, что Тынянов, пользуясь материалом, опубликованным Малыпинским, только в самом конце сцены упоминает как нечто второстепенное, потребовавшееся лишь как аргумент для Паскевича и не являющееся мнением самого Бурцова то, что было главной мыслью пометок.

"- А что вы скажете Паскевичу? - спросил он (Грибоедов. - А. Б.) с интересом.

- Я ему скажу, что он, как занятый военными делами, не сможет заведовать и что его власть ограничится".

Тынянов мнение, которое станет официальным, резолюцию, уводит в придаточное предложение и делает это потому, что между его представлением о декабристе-либерале, между Бурцовым, которого он написал, и автором пометок ощущается несомненное противоречие. Поэтому Тынянов искажает смысл пометок. Реплика Бурцова написана не по Бурцову, который "дал мнение нерешительное, ужасался только предприятию столь огромному", а по отзыву Н. Н. Муравьева: "...проект сей, уни-чтожающий почти совершенно власть Паскевича, не мог ему нравиться". Через двадцать четыре года после того, как была написана эта сцена, оказалось, что, искажая, Тынянов (вероятно, случайно) был прав: О. П. Маркова установила, что пометки принадлежат не И. Г. Бурцову, а ген.-интенданту Отдельного Кавказского корпуса М. С. Жуковскому (см. О. П Маркова. Новые материалы о Проекте Российской Закавказской компании А. С. Грибоедова и П. Д. Завелейского. "Исторический архив", VI. М. - Л., 1951).

Тынянов старается поправить психологию идеологией, а историю (не отрываясь от документа) - условиями быта и ситуации. Тынянову важна не только программа человека, но и личные свойства носителя программы. Тут на равных правах политический тезис и психологи-ческие свойства людей. У героев Тынянова счастливое совпадение личного и общественного. Личные и социальные судьбы совмещаются. Это приводит героев Тынянова к гибели.

В споре с Грибоедовым Бурцов ничего не доказывает, а только благородно обижается. Он абсолютно ничего убедительного не говорит, и Грибоедов его абсолютно убедительно разбивает. Сначала кажется, что Грибоедов разбивает не идеалы, а иллюзии декабризма. Но когда он вводит результат в историю, становится понятным, что между идеалом и иллюзиями разницы нет. И тут выясняется нечто совсем удивительное: выясняется, что вообще ничего хорошего быть не может, потому что и проект Грибоедова, и проекты декабристов ничего, кроме тех же, что есть, или новых порабощений, дать не могут. И поэтому Бурцов губит проект из-за того, что он приведет "к новым порабощениям", а Грибоедов отвечает ему, мимоходом кольнув службой у Паскевича, что если бы они победили, то у них "получилось бы то же, что и сейчас".

Спор о путях исторического развития России превращается в спор об отношении к людям, в решающий спор о социальной нравственности, о взаимоотношениях государства и общества, о смысле и назначении революции, которая нужна для того, чтобы принести людям счастье. В споре выясняется, что для Грибоедова моральная сторона вопроса значения не имеет и рассуждения о людях (то есть о народе) вызывают зевок.

Но, вероятно, зевок, жестокость Грибоедова больше, чем к "людям", имеют отношение к иллюзиям. В отличие от Бурцова, человека с полумировоззрением, с мировоззрением, боящимся додумать до конца, преданного идеалам свободы, равенства и братства ("что нынче несколько смешно"), Грибоедов был человеком, не боявшимся додумать, он знал: боги жаждут.

Начинается ссора, вызов на дуэль, отказ от дуэли, потом бурцовская резолюция: