Павел Щёголев - Гракх-Бабеф

Начнем с вопроса о генезисе бабувизма. Уже в первой главе нашей работы нам пришлось указывать на широкое распространение, которое получила накануне Великой революции идея равенства. Исторические предпосылки возникновения и дальнейшего развития идеи равенства с исчерпывающей полнотой обрисованы Энгельсом. «Благодаря росту городов, — читаем мы у него, — и вызванному им усилению более или менее развитых элементов как буржуазии, так и пролетариата, опять должно было выдвигаться требование равенства как условия буржуазного существования, а в связи с этим требованием и пролетарии начали связывать с политическим равенством социальное. Впервые, конечно, в религиозной форме — это требование было ясно выражено во время крестьянской войны» (Соч., т. XIV, стр. 367).

Идея равенства поддавалась, как указывает Энгельс, двоякой интерпретации. Буржуазное ее толкование замыкалось на идее формального равенства, равенства перед законом. Наиболее яркое и радикальное преломление идея формального равенства получила у Ж. Ж. Руссо, идеолога мелкой буржуазии и автора знаменитого «Общественного договора». В мелкобуржуазной струе просветительства с идеей равенства связывалось представление о необходимости имущественного уравнения. Отсюда эгалитарная окрашенность учения Руссо, передавшаяся классическому революционному якобинству 1793–1794 гг. Вместе с тем и Руссо, и Робеспьер прочно стояли на почве буржуазной, частной собственности. Бабёф ошибался, изображая их своими предшественниками и учителями. Из доктрины Руссо, как мы уже говорили (см. выше II главу), можно было еще вывести аграрный закон, идею черного передела, но никак не идею «общности имущества» и упразднения частной собственности. «Несомненно, — писал Руссо, — что право частной собственности является наиболее священным из всех прав гражданина и в некоторых отношениях даже более важным, чем свобода… Собственность является действительным основанием гражданского общества».

Правда, тот же Руссо неоднократно выступал с критикой существующей системы частной собственности. И эта критическая сторона руссоизма оказала несомненное воздействие на Бабёфа. Недаром уже после раскрытия «заговора равных», во время следствия, к делу Бабёфа приобщили писанный его рукою отрывок о происхождении неравенства, оказавшийся на деле выпиской из Руссо. Вот этот отрывок, дающий чрезвычайно характерную формулировку указанной стороны социальной философии Руссо. «Прежде чем были изобретены страшные слова: мое и твое; прежде чем появились жестокие и безжалостные люди, которых называют теперь господами, и люди, называемые теперь рабами; прежде чем, наконец, появились негодяи, способные обладать избытком, в то время как другие умирают, от голода, — прежде чем все они стали плутами, завистниками и предателями… в чем, скажите, могли бы состоять людские пороки и преступления?»

Бабёф в своей защитительной речи на суде на основании этого отрывка назвал Руссо сообщником «флореальских заговорщиков» (т. е. бабувистов). Кроме того, он подчеркнул влияние, оказанное Руссо на «Манифест равных», и в частности на то его место, где говорилось о гибели искусства. Мы знаем, что положение это вызвало настолько серьезные возражения в тесном кругу заговорщиков, что и самый «Манифест» был ими забракован и отвергнут. Бабёф, не касаясь этого обстоятельства, доказал, что и это положение навеяно учением Руссо. Из своего досье он извлек и другой отрывок из Руссо: «Какое зрелище представлял бы собою человеческий род, если бы он был составлен исключительно из работников, солдат, охотников и пастухов? Несравненно более привлекательное, чем зрелище человечества, составленного из поваров, поэтов, писателей, ювелиров и музыкантов». Но из всего учения Руссо Бабёф воспринял только его критику собственности. Неужели же ему остался неизвестен Руссо — апологет собственности, Руссо, провозгласивший необходимость легализации всех захватов и превращения их через общественный договор из пользования в собственность? Авторитет Руссо был слишком велик в глазах поколения, делавшего Великую революцию, традиции руссоизма слишком долго господствовали над умами революционеров XVIII века, чтобы Бабёф не сделал попытки превратить в своего единомышленника и сообщника автора «Общественного договора». Но, повторяем, на деле Бабёф знал или хотел знать только одну из многочисленных и противоречивых тенденций в учении Руссо, и сам Руссо был важен для него лишь как суровый критик института частной собственности и проистекающего из нее неравенства.

Между тем, если, по словам Энгельса, «буржуазная сторона равенства была впервые резко, но еще в виде общечеловеческого требования сформулирована Руссо» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 367), то одновременно с руссоизмом в потоке просветительной философии наметилось и другое течение, представители которого не ограничивались буржуазным толкованием понятия равенства, а шли дальше, сознательно раздвигая и ломая рамки буржуазного просветительства. «Вместе с революционными попытками еще не сложившегося класса, — говорит Энгельс, — возникали и соответствующие теории с утопическим изображением идеального общественного строя в XVI и XVII столетиях, а в XVIII — уже прямо коммунистические теории (Морелли и Мабли) (там же, стр. 18).

Морелли, автор «Кодекса природы», оказал несомненно сильнейшее и непосредственное влияние на Бабёфа. Об этом нам уже пришлось говорить. В тексте защитительной речи на ряду с именем Руссо упоминаются также имена Мабли и Дидро. Но упоминание Дидро основано на очевидном недоразумении. По распространенному, но ошибочному мнению, он считался автором «Кодекса природы», вышедшего анонимно и принадлежавшего на самом деле перу Морелли. «Кодекс природы» был даже напечатан в одном из изданий сочинений знаменитого энциклопедиста. В защитительной речи Бабёф так и говорит о Дидро: автор «Кодекса природы». Он полагает, что с точки зрения его обвинителей Дидро оказался бы верховным вождем и вдохновителем всех заговоров. Действительно, если и не Дидро, то Морелли во всяком случае занимал достаточно радикальную позицию в вопросе о собственности, находя корень всех зол, терзающих общество, в разрушении первобытного коммунизма, в установлении института частной собственности. В будущем обществе Морелли устанавливает три священных закона природы. Первым из них упраздняется частная собственность, за исключением собственности на предметы потребления и «предметы», необходимые для повседневного труда. Второй признает за каждым гражданином право на труд и существование и обязует государство доставлять ему занятие и пропитание. Наконец третий устанавливает обязанность граждан принимать участие в общественном труде. Морелли устанавливает далее обязательный для всех граждан в возрасте от 20 до 25 лет труд в сельском хозяйстве. Городская промышленность организована у него по цехам. Торговля запрещена. Весь продукт общественного труда распределяется государством. Таковы основные положения «Кодекса природы», на который, в свою очередь, большое влияние оказала бессмертная утопия Томаса Мора.