Виктор Чернов - Команданте Чавес. Его боялась Америка

В завершение – еще небольшой комментарий к двум предшествующим выступлениям. Отмечу, что процесс независимости Латинской Америки начался еще до того, как мы стали называться Латинской Америкой, когда нас называли Южной Америкой, или Новым Светом, или Испаноамерикой. Есть много названий: Испаноамерика, Ибероамерика, Латиноамерика. Собственное же, аборигенное, наше имя Абья-Яла – вот имя нашего континента. Наше название меняли, и нас именуют так, как удобно по соображениям геополитики. Но наша независимость, начавшаяся в Латинской Америке двести лет назад, жива, она не завершена. Мы живем в самый разгар процесса обретения независимости, продолжая ту же битву Миранды и Боливара, под тем же знаменем освобождения, независимости. Мы, как наши отцы и отцы наших отцов, решились стать подлинно свободными, и не отступим на этом пути. Что бы ни случилось, чего бы нам это ни стоило.

(Бурные аплодисменты.)

На пройденном пути мы усвоили достаточно прочную освободительную традицию. Как мы знаем, Миранда побывал здесь больше двухсот лет назад, в 1786–1787 годах. Вот отрывок из письма, которое Миранда, уроженец Каракаса и гражданин Вселенной, направил послу Екатерины II в Лондоне, своему другу, 30 августа 1792 года: «Вот я здесь, сделавшись генералом французской армии свободы, скоро выступаю во главе дивизии на границу». Мы знаем, что тогда революционная Франция сопротивлялась агрессии европейских империй, европейских монархий, и Миранда вступил во французскую армию. И он пишет российскому послу: «То, что я присоединился к защитникам свободы, не должно удивить Вас, поскольку Вы знаете, что свобода – мое любимое божество и что я посвятил себя служению ему задолго до того, как Франция подумала заняться этим». Запомним эти слова: «Свобода – мое любимое божество». Заканчивает он словами: «Однако еще сильнее влекла меня надежда, что когда-нибудь я сумею стать полезным моей бедной родине, которую не могу оставить на произвол судьбы». Миранде было тогда сорок два года – он родился в 1750 г. в Каракасе. За эти сорок два года он, будучи испанским военным, воевал в Африке, был послан на Кубу, оттуда дезертировал, перебрался в Соединенные Штаты и сражался в армии Джорджа Вашингтона. Он был одним из тех, кого мы можем назвать Освободителями Соединенных Штатов-другом Вашингтона, Лафайета, Мэдисона. Уже через несколько лет он появился здесь, в России. В 1792 году был генералом Франции, потом стал маршалом Франции, и на триумфальной арке в Париже было высечено его имя – Миранда. Через двадцать лет после того письма послу России, после Парижа и Лондона, Миранда вернулся в родной Каракас. У него за плечами было уже 62 года – немало для тех времен, когда продолжительность жизни составляла 40–45 лет. В 62 года он верхом на коне командует первой освободительной армией Венесуэлы.

Через десять минут нам на выход (показывает записку и смотрит на часы). Будем заканчивать?

(Из зала: «Нет!»)

Сеньор посол, во время следующего визита мы будем говорить целый день, чтобы ответить на все вопросы.

За небольшое время, которое у нас остается, я хотел бы подчеркнуть основную идею: в Венесуэле и во всей Латинской Америке дело независимости, спустя двести лет после своего начала, переживает возрождение – применяясь, конечно, к новым временам, новым обстоятельствам. Миранда задумывал союз всей Южной Америки.

Боливар подхватил эту идею, развил ее и воплотил в реальность. Миранде это не удалось – ему не хватило времени, он умер пленником в Испании: в конце концов, попал в руки Испании, преследовавшей его почти 20 лет, еще с Гаваны. С 1783 года Испанская империя преследовала Миранду, в том числе и здесь, в Москве – был серьезный дипломатический конфликт, об этом писал наш друг Альперович в своей книге, она есть в вашей библиотеке, издана здесь 4-миллионным тиражом и давно разошлась по миру. Началось с того, что Миранда был здесь на дипломатическом приеме в мундире полковника испанской армии. Испанский посол доложил об этом королю Испании, и король Испании потребовал от Екатерины не разрешать «предателю и дезертиру» носить испанскую форму. Екатерина не только не запретила ему носить испанскую форму, но и дала ему звание полковника русской армии, и с тех пор он носил форму русского полковника. Вот откуда идет наша дружба. Нам еще в детстве рассказывали сказочную историю, как Миранда в 1811 году создал наш флаг, не совсем этот (показывает), но очень похожий, потом он менялся, но оставались три полосы: желтая, синяя, красная. Миранда представил его Учредительному конгрессу, депутатом которого был в 1811 году. Потом началась война, и он был назначен генералиссимусом. Нам, детям, учительница начальной школы рассказывала, что Миранда был влюблен в Екатерину, никогда ее не забывал, и, создавая флаг, выбрал цветами желтый – цвет ее волос, синий – цвет ее глаз и ярко-красный – цвет ее губ.

(Смех, аплодисменты.)

И эта легенда об их любви живет до сих пор. Это – проявление тех чувств, которые у нас вызывает Миранда.

Помню, когда мы готовили восстание в Венесуэле, пал Советский Союз. Какое несчастье! Посол Гарсиа Эрнандес был тогда моим командиром в танковой части. Я начинал служить еще в 1978–1979 годах молодым лейтенантом, а моя дочка Роса – вот она здесь – была совсем маленькой, только родилась. Она моя старшая. (Аплодисменты.) Прошли семидесятые годы, восьмидесятые. Наше революционное движение имело только наши, национальные корни, уходившие в боливарианское наследие, в нашу историю. Однако мы, молодые военные, смотрели на мир, на горизонт: на Кубу, на Никарагуа, где совершалась Сандинистская революция, и, конечно, на Советский Союз. Потому что мы знали, что революции в Венесуэле придется противостоять могущественной империи – самой могущественной из всех, что были до сих пор в истории. А она всегда противостояла переменам в Латинской Америке, каким бы путем они ни происходили – не только революционным путем, который воплощали, например, Че Гевара, Фидель Кастро, но и путем выборов, как с Альенде – после выборов его свергли, и за этим скрывалась имперская рука. А все эти перевороты против Селайи, против Эво, против Корреа, против нас-за всем этим тоже имперская рука.

Мы были уже почти готовы начать восстание. История несла нас подобно урагану, как сказано у Виктора Гюго в романе «Отверженные» в том незабываемом диалоге между епископом-консерватором – они почти все консерваторы – и умирающим революционером, членом Конвента. Он был неплохой человек, тот епископ, хоть и консерватор, и пришел дать умирающему благословение. И вот на его вопросы: зачем столько крови, зачем обезглавили короля – устами умирающего революционера отвечает сам Виктор Гюго, выдающийся мыслитель, но мог бы ответить и Христос из Назарета, мог бы ответить и Эво Моралес, начавший революцию в Боливии, сердце Южной Америки: «Сеньор епископ, гроза вызревала пятьсот лет, а вы хотите считать ее причиной молнию». Молния – только следствие грозы, которая созрела. Так и мы. Поэтому и Фидель Кастро, когда его судили, заявил трибуналу: «Выносите мне приговор, это неважно – история меня оправдает». Пусть винят меня – революций никто не планирует, они извергаются, как вулканы. Они – продукт накопления сил, и потом дают ростки. Как говорил Боливар в Ангостуре: «Мне приписывают все, хорошее и плохое, а меня только, как ничтожную соломинку, нес революционный ураган». То же и теперь. Ураган двинулся. Пало советское правительство. Пало правительство сандинистов. И все равно венесуэльская революция пошла в рост, имея свои собственные силы, свои собственные обстоятельства, даже оставшись без внешних обстоятельств – как бы то ни было, исторические роды произошли. Конечно, нам было очень жаль, что пал Советский Союз, что пали сандинисты, но остались великан Фидель, кубинский народ, кубинская революция. Так прошли все эти годы. Мне никогда не забыть один сентябрьский день 2000 года. Боливарианская революция уже становилась властью, я был уже президентом и присутствовал на ежегодной конференции ООН. Там произошла моя первая встреча с российским президентом. Она длилась всего десять минут – надо было уложиться в эти рамки. И когда прошли те десять минут (показывает записку: смех в зале), помню, что мне сказал Владимир Путин: «Чао. Прошу тебя: нам надо поговорить больше». И я стал узнавать эту землю. Я немало поездил по вашей российской родине, проникся ее историей. Я побывал в Волгограде, Ленинграде и понял всю правоту Че. В Ростове-на-Дону видел казаков, воинов России.