Михаил Левидов - Стейниц. Ласкер

Давняя шахматная традиция существовала и в Гаванне. Ведь этот солнечный город служил ареной драматических битв Стейниц—Чигорин. Матч Ласкер—Стейниц тоже должен был быть разыгран в Гаванне, но двадцатипятилетний Ласкер имел достаточно воли, расчета и выдержки, чтобы обеспечить другое место встречи, — он боялся гаваннского климата. К началу века в гаваннском шахматном клубе числилось много сильнейших игроков, но чемпионом столицы и острова в 1900 году был двенадцатилетний мальчик из состоятельной гаваннской буржуазночиновничьей семьи — Хозе Рауль Капабланка. Этот Моцарт шахматной доски научился играть в шахматы пятилетним, двенадцати лет был он мастером средней силы, в возрасте 21 года, в 1909 году, разгромил в матче чемпиона Америки Маршалла, а в 1911 году был приглашен на сильнейший европейский турнир в Сан-Себастьяно. То был турнир для избранных, играли в нем лишь первые призеры международных турниров. Капабланку пригласили на турнир вопреки желанию прочих участников, считавших его недостаточно квалифицированным для такого состязания. Но, как бывает в таких случаях, он взял первое место с 9½ очками из 14, проиграв лишь одну партию Рубинштейну, который разделил с Видмаром второе и третье места, с 9 очками. За ними оказалась вся старая гвардия — Тарраш, Маршалл, Мароци, Шлехтер и Яновский. Ласкера на турнире не было.

Итак, Рубинштейн и Капабланка. И если после Гастингса 1895 года шахматный мир говорил, что «не может быть чемпионом тот, кто не победил Чигорина, Пильсбери, Тарраша, так теперь, после Сан-Себастьяно 1911 года, шахматный мир повторял недоверчиво: «не может быть чемпионом тот, что не победил Шлехтера, Рубинштейна, Капабланку». Ласкер понимал, что кажущаяся жестокость этих сомнений и вопросов обоснована законами борьбы, как они мыслятся в условиях буржуазной цивилизации. Но форсировать борьбу он не желал. И во всяком случае не хотел позволить себя эксплоатировать. Когда петербургское шахматное общество попыталось в 1911 году устроить четверной матч-турнир — Ласкер, Шлехтер, Рубинштейн, Капабланка, — Ласкер потребовал «неслыханный» по мнению шахматных меценатов гонорар: однако не о сотнях и не о десятках тысяч шла речь, а лишь о 5000 рублей. Предприятие это не осуществилось; не состоялся и проектировавшийся матч Ласкер—Рубинштейн: у Рубинштейна совершенно отсутствовали организационные способности, которые так помогли Ласкеру в 1894 году.

И в эти же дни, после сенсационного результата в Сан-Себастьяно, началась десятилетняя история переговоров о матче Ласкер—Капабланка. Прошедший американскую школу кубинец был несравненно практичнее лодзинского талмудиста: он понимал, что с Рубинштейном, победителем Ласкера, будет ему труднее сражаться, чем с Ласкером, и очень торопился со своим вызовом. Он сумел связать вопрос о матче с вопросом американского престижа и, по-видимому, был обеспечен необходимыми средствами. Сложные переговоры начались. Были уже выработаны некоторые пункты соглашения о матче. Был, в частности, и такой пункт, предложенный по инициативе Ласкера: «Если Ласкер не внесет к определенному сроку своей части матчевой ставки или не назовет к 21 ноября 1912 года срока и места матча, — звание чемпиона механически переходит к Капабланке».

В чем же было дело? Неужели Ласкер расчищал себе путь к сдаче своего звания без боя? Был ли этот пункт реализацией подсознательного его желания — «оставьте меня в покое»? Надоела ли ему, и в особенности в связи с результатом матча со Шлехтером, постоянная атмосфера недоверия, которая все время окружала его в шахматной среде...

Но тогда было бы последовательным осуществить при любых условиях этот матч с Капабланкой, тем более, что все шансы на успех были у Ласкера! И однако матч не состоялся: стороны не сошлись в некоторых пунктах условий, а затем Ласкер счел себя оскорбленным некорректным выражением Капабланки, допущенным им в переговорах о матче. Как бы то ни было, шахматная пресса имела все внешние основания утверждать, что Ласкер саботирует матч. Но и при объективном взгляде на дело было ясно, что Ласкер, конечно, «мудрит».

Боялся ли он своего соперника? Это было бы слишком элементарное решение вопроса. Вернее будет предположить, что постоянное давление на него шахматной среды, которую он вряд ли уважал, давление, не прекращавшееся с 1904 года, до крайности раздражало его волевую натуру; и уж совсем непереносимым было для него сознание, что от капризов шахматных меценатов той или иной страны зависят условия борьбы за удержание звания чемпиона.

И когда в 1914 году петербургское шахматное собрание приступило к организации грандиозного международного турнира, Ласкер обусловил свое участие уплатой экстра-гонорара: по 250 рублей за каждую игранную в турнире партию, вне зависимости от ее результатов. Таких гонораров, таких условий ни один шахматист никогда не требовал. Но у Ласкера шла здесь речь, главным образом, о престиже. Возможно, он и не ожидал, что требования эти будут удовлетворены. Однако желание устроителей турнира добиться встречи Ласкера с Капабланкой было так горяча, что после долгих колебаний требования эти были приняты.

Петербургский турнир 1914 года носил на себе печать бюрократического формализма. Были приглашены все гросмейстеры, т. е. мастера, когда-либо бравшие первые призы на больших международных турнирах, безотносительно к их возрасту и к нынешней силе их игры. Из 16 приглашенных 7 отказалось, а к оставшимся 9 были присоединены 2 победителя всероссийского турнира 1914 года, Алехин и Нимцович. Пять победителей из этих одиннадцати должны были образовать новый турнир, играя на этот раз по две партии. Этим вводился элемент некоторой случайности в результаты турнира, но зато считалось обеспеченным, что трое фаворитов — Ласкер, Рубинштейн и Капабланка — сыграют друг с другом по три партии, что уже даст достаточно материала для суждения об их относительной силе. В турнире кроме того принимали участие три старых соперника Ласкера — Тарраш, Яновский и Маршалл, три новых фигуры — Алехин, Нимцович и Бернштейн, и два ветерана — Блэкберн и Гунсберг.

Были все основания ожидать, что Петербург даст какой-то ответ на проблему, поставленную в Сан-Себастьяно.

Горячо и нервно, не в своем обычном стиле, относился Ласкер к этому турниру. Подводил он некий итог 25-летия его шахматной жизни (1889—1914).

Встреча его с Рубинштейном, а главным образом с Капабланкой (от внимания вдумчивого шахматиста не может ускользнуть наличность характерных общих черт в творчестве их обоих), должна была решить принципиальный конфликт. Широко известно, что Ласкер «не взлюбил» Капабланку уже тогда, ко времени петербургского турнира. Это было не случайно: тут столкнулись две, в корне различные и враждебные поэтому психо-идеологические системы, хотя обе они возникли на базе буржуазной культуры.