Лариса Гармаш - Лу Саломе

Фрейд говорил о Лу Саломе, что она — единственный мост, который связывает его с Ницше. Как проницательно заметил А. Эткинд, "подобно великолепным мостам Петербурга и Парижа, она была для него символом победы". Сама же Лу, заново переосмысляя идеи Ницше и погрузившись вновь воспоминаниями в ту историю, в первую очередь вспомнила Пауля Рэ с его психологическими проблемами и искренне сожалела, что "психоанализ не был открыт раньше, ибо он был бы способен дать Паулю исцеление".

Юнг, как организатор конгресса, заметил, что внутри психоаналитического движения начинают складываться коалиции, имея в виду альянс Лу и Бьера. Это заключение оказалось несколько преждевременным: Лу расстанется с Бьером именно по причине его отхода от Фрейда. Впрочем, по тем же соображениям она отдалится и от самого Юнга. Тем не менее в продолжение трех дней конгресса и некоторое время после него они с Полом жили вместе и были почти неразлучны. Лу мало смущал тот факт, что Бьер был женат, она даже пеняла ему на невнимательное отношение к супруге. Бьер, со своей стороны, удивил и даже задел ее своей убежденностью в ее "аморальности". "Она обсуждала самые интимные и личные дела с поразительной беспечностью. Я помню, что был шокирован, когда узнал о самоубийстве Рэ. И у тебя нет угрызений совести? — спросил я ее. Она только улыбнулась и сказала, что сожаления — признак слабости.

Я знал, что это только бравада, но она действительно казалась ничуть не озабоченной последствиями своих действий". Бьер был не первым, кто усомнился в ее "этическом кодексе". Точно так же (и столь же бездоказательно) на нее возложила вину за смерть Рэ мать Пинельса, которая затем, боясь за сына, послала за ними вслед, когда они отправились в путешествие, соглядатая из числа друзей семьи. Лу поняла, что разобраться со своей "аморальностью" ей может помочь только суровый самоанализ. И значит, психоаналитические методы для нее необходимы как воздух. Позднее она сможет черпать утешение в том, что Фрейд был решительно убежден, что этические идеалы Саломе далеко превосходят его собственные. Трудно сказать, что подвигло его к такой точке зрения, но искренность его несомненна.

Оказавшись в своем доме в Геттингене, Лу не может думать ни о чем другом, кроме как о Фрейде и его науке. На полгода она с головой уходит в самостоятельное изучение психоанализа, подготавливая свое пребывание в Вене. Известный психоаналитик Карл Абрахам рекомендует ее учителю на основе знакомства с ней в Берлине: "Я никогда еще не встречался со столь глубоким и тонким пониманием психоанализа". На просьбу Лу о посещении знаменитых сред Фрейд, явно польщенный вниманием известной писательницы, ответил так: "Если Вы приедете в Вену, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы показать Вам то немногое, что можно показать в психоанализе. Уже Ваше участие в Веймарском конгрессе я истолковываю как благоприятное предзнаменование.

С преданностью, Ваш друг".

Окунувшись в венский психоаналитический водоворот на полгода — с 25 октября 1912-го по 6 апреля 1913-го, — Лу посещает и субботние лекции Фрейда, которые тот читает для специально приглашенных лиц в психиатрической клинике, и знаменитые дискуссии по средам. Любопытно, что она принимает решение не вовлекаться в дебаты и споры до хрипоты, столь характерные для заседаний Психоаналитического общества. Молчаливость никогда не была ее добродетелью, но сейчас она целиком настроена на роль ученицы, во-первых, и считает женской доблестью вносить самим присутствием умиротворяющую и примиряющую струю, во-вторых. Вечерами, однако, она ведет подробный "Фрейдовский журнал", куда заносит все мнения и свои к ним комментарии. "За мужское научное соперничество женщины говорят "спасибо", — так с шутливым одобрением заканчивает она описание одного из наиболее бурных вечеров.

На лекциях у Фрейда была привычка выбирать в аудитории кого-нибудь одного и обращаться к нему. С новой слушательницей он сразу ощутил удивительный контакт. Однажды Лу не пришла на очередную среду, и Фрейд прислал ей записку, в которой в шутливо-ревнивой форме интересовался, не является ли причиной отсутствия ее общение с Адлером, известным "раскольником" психоаналитических рядов. "В этой записке Фрейд признается, что последнюю лекцию он читал пустому стулу, на котором раньше сидела Лу", — пишет А. Эткинд. Как учитель и человек он был очарован новой последовательницей и не скрывал теплоты своего расположения. Он слал ей цветы и провожал до отеля. Посылая Лу букет нарциссов, Фрейд поначалу не подозревал, сколь символичен его подарок. Совсем скоро этот мифический цветок станет визитной карточкой Лу в психоанализе.

Перстень мэтра

Твоя душа как статуэтка воина,

Покрытая наградами и шрамами,

Которые на ней века оставили,

Гудящие бездонными тамтамами...

Н. Хамитов

Исследователи удивляются, как после близости с двумя величайшими романтиками — Ницше и Рильке — она так легко вобрала в себя "суровый реализм" Фрейда. Мне же кажется, что именно в этих необычных отношениях закалялась виртуозность ее интроспекции. Она не раз использовала интуитивно найденные ею приемы в отношении Райнера. Желание помочь ему победить "своих внутренних демонов" теперь, когда она будет оснащена новым, столь мощным и всепроникающим оружием, служило ей сильнейшим стимулом. "Есть две совершенно противоположные вещи в моей жизни, которые поразили меня и сделали особо восприимчивой к психоанализу Фрейда", — писала Лу, имея в виду, во-первых, "судьбу Райнера", а во-вторых, "опыт России".

"О русских часто говорили — в том числе Фрейд, — что этот "материал", патологический ли, здоровый ли, сочетает в себе две вещи, которые не так уж часто встречаются вместе: простоту структуры и способность в определенных случаях описывать даже самые сложные вещи, используя все удивительное богатство языка, находя название самым сложным психическим состояниям. Именно на этой выразительности основана вся русская литература. Не только ее великие, но и менее значительные произведения. Эта безграничная откровенность и прямой, идущий из самого раннего детства отголосок начальных стадий становления словно бы ведут нас к первоначальной сфере формирования самосознания. Когда я мысленно воссоздаю в памяти тот тип человека, с которым я столкнулась в России, я очень хорошо понимаю, почему сегодня он видится нам более "анализируемым", оставаясь при этом честным перед собой: процесс подавления у него менее глубок, менее интенсивен, тогда как у представителей древних культур он создает барьер между сознанием и бессознательным".