Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Но инициаторы перенесения мощей святого Филиппа в Москву руководствовались совсем не благородным желанием «восстановить историческую справедливость». Как считали многие историки, тайной целью Никона было выставить преимущество власти священной иерархии над царской властью. И внешне всё вроде бы выглядело именно так. Царь в своём обращении к святому Филиппу, в действительности составленном Никоном, писал: «Сего ради преклоню сам свой царский сан за оного (Иоанна IV. — К.К.) же в мя согрешившаго, да оставиша ему согрешения его, своим к нам пришествием, да подаем тому прощение… Сего ради молю тя о сем, священная главо, и честь моего царства преклоняя честным мощам, и повинную к твоему всю мою власть». Однако если учесть, что главным инициатором реформы был всё-таки сам царь, то ситуация предстает несколько в ином свете. Это действие должно было способствовать ещё большему выдвижению Никона на первые роли и удалению Алексея Михайловича в тень. Царю требовалась подходящая «ширма», за которой можно было бы на первое время спрятаться, а когда страсти поутихнут и недовольные будут выявлены и уничтожены, можно будет всю вину свалить на подставное лицо и затем (в случае чего) избавиться от него. Это было бы удобнее и в том случае, если бы реформа встретила массовое сопротивление и потерпела неудачу. Во всём виноват Никон, а царь как будто совсем ни при чем… Типично иезуитский прием.

Итак, началась пьеса, в которой у каждого была расписана его роль. 11 марта 1652 года Никон выехал на Соловки за мощами, везя с собою покаянную царскую грамоту. Поездка по Белому морю едва не закончилась для него печально. Поднялась страшная буря. Одна ладья утонула, при этом погибло 69 человек, другую — князя И.Н. Хованского — отнесло к Николо-Корельскому монастырю, а ладью самого Никона забросило в Пудожское устье. Но, наконец добравшись до Соловецкого монастыря, Никон после торжественной службы в день Святой Троицы зачитал царскую грамоту и положил её на гроб митрополита Филиппа. Соловецкие иноки не хотели расставаться с мощами любимого святителя, но Никон был непреклонен и 10 июня вместе с мощами покинул Соловки. Второй акт этой тщательно режиссированной пьесы будет сыгран, когда Никон вернётся в Москву.

Смерть патриарха

Несомненно, престарелый патриарх Иосиф понимал, что мешает реформаторам и что они с нетерпением ждут, когда же он, наконец, освободит патриаршую кафедру для более сговорчивого кандидата или даже для явного сторонника новшеств. Предчувствуя скорую смерть, во время перенесения мощей патриарха Иова в Успенский собор 5 апреля 1652 года Иосиф указал царю на место рядом с гробом Иова: «Кому ж в ногах у него лежать?» — «Ермогена тут положим», — ответил царь. «Пожалуй, государь, меня тут, грешнаго, погрести». Через десять дней патриарха не станет…

Хотя Иосиф и не был принципиальным противником греков и в своих посланиях к датскому королевичу Вальдемару положительно отзывался о вселенских патриархах и их вере, результаты экспедиции Арсения Суханова заставляли всерьёз задуматься о благочестии современных греков и ещё крепче держаться за церковное предание, освящённое авторитетом Стоглавого собора. «И как бы предвидя, а вероятно и зная, что скоро русские церковные чины и книги должны будут потерпеть значительные изменения, он говорит: “А иже кто гордостию дмяся, и от неразумия безумен, сый сего древняго и нынешняго нашего соборнаго уложения учнет превращати, и на свой разум чины церковныя претворяти, мимо наших древних письменных и печатных книг, и таковый по правилом святых отец от нашего смирения приимет отлучение и извержение”».

Но реформаторы торопились. Под давлением царя и его духовника патриарх Иосиф вынужден был в 1650 году обращаться для разрешения важных церковных вопросов к константинопольскому патриарху Парфению II как более авторитетному. Реабилитация греков шла полным ходом: незадолго до смерти Иосифа царь приказал во время богослужений на многолетиях поминать вместе с московским патриархом и вселенских греческих патриархов. «Это распоряжение царя, чтобы на многолетиях поминались вселенские патриархи, было публичным, торжественным признанием полного единения русской церкви с вселенскою греческою, публичным в слух всех признанием тогдашних греческих патриархов такими же православными, как и московский патриарх».

Уже собор 1649 года показал, что царь не ставит престарелого патриарха ни во что, позволяя своему духовнику публично его оскорблять. Спустя два года в Соборном уложении 1651 года о единогласном пении патриарх Иосиф с горечью замечает: «Третие бо се лето есть биему от свадник, терпя клеветные раны». Он не раз говорил своим близким людям: «Переменить меня, скинуть меня хотят». Патриарший дьяк передавал и другие слова Иосифа: «Если и не отставят, то я сам от срама об отставке стану бить челом; и денег приготовил с чем идти, как отставят». Действительно, после смерти патриарха Иосифа осталось большое состояние, на которое он собирался основать монастырь.

Однако уйти патриарху не дали. 15 апреля 1652 года он внезапно умер. «Бог изволил скорым обычаем взять», — поспешил известить своего «собинного» друга царь Алексей Михайлович. В своём письме к Никону царь подробно описывает внезапную болезнь и смерть патриарха: «В понедельник шестой недели Великого поста заболел лихорадкою да трясла его ходячи по дням, а к Вербному воскресению и полегчело, да пришел утин да грыжа, на злую силу ездил на осляти; а кручиноват добре был, в ходу никто не мог угодить, на всех кручинится… Да на Страстной неделе посылал я в понедельник и во вторник о спасении спрашивать, и он государь сам выходил да сказывал: “есть де легче; прямая де лихорадка и знобит и в жар великой приводит”; да во вторник ездил отпевать Ивана Григорьева сына Плещеева жену, а отпевал де на злую силу, весь де черн в лице…»

В Великий четверг патриарха не стало. Умирал он в страшных муках. Перед смертью его посещали кошмарные видения. Видимо, показана была будущая судьба Русской Церкви… А когда вечером царь пришёл к гробу патриарха, произошло следующее. «Над патриархом один священник говорит Псалтырь, и тот говорит во всю голову кричит, а двери все отворил; и я почал ему говорить: для чего ты не по подобию говоришь? Прости де, государь, страх нашел великой, а во утробе де, государь, у него святителя безмерно шумело больно грыжа до тебя государь то-то де меня и страх взял; а у него государя живот взнесло, с поларшина из гроба знать утробы то его, и руки не сойдутся как у прочих мертвецов ведется, а как преставился и вынесли, и у него света отнюдь живота не знать было из гроба только голова одна наруже была…»