Запасный выход - Илья Николаевич Кочергин
Моя обида садится на меня, медленно танцует верхом, любуется мной, опускает ресницы, потом распахивает глаза во всю ширь и вглядывается в меня. Меня не смущает нелогичность всех этих речей, у меня вообще с логикой не очень, у меня образное мышление.
Обида кладет мне на грудь теплые любящие руки и все так же пристально смотрит на меня своими распахнутыми глазами, ждет. И мое образное мышление, немного еще не проснувшееся, но все же достаточно образное, предлагает мне образ какой-то шикарной свободы.
Это чудесная свобода от всего: от работы и зубных врачей, мытья посуды, просто мытья и прочего суетного быта, свободы от возраста, от своих убеждений и любых договоров, от налета цивилизованности, от того, чтобы считать время или деньги, от того, чтобы кого-то беречь и о ком-то заботиться.
А потом звонит будильник, и Любка сонным голосом просит поставить чайник. Обида смотрит на меня иронично. Я угрюмо надеваю штаны и ставлю чайник. Как же неохота из открывшейся мне свободы вползать обратно в жизнь, где любимая идет с заспанным лицом в дурацком махровом халате умываться, шаркая по полу тапочками-движками. Не ценит она меня.
И я знаю, что близится запой по восстановлению справедливости, после которого обиды немного угомонятся. Он может быть направлен против Любки, против психотерапии, против общества потребления, против западного общества и против восточного, против общества вообще, против всего неуютного нового и против всего надоевшего старого, против нежного поколения «снежинок» и против заскорузлых мачо, которые тянут весь мир в ту прекрасную молодость человечества, когда мы с Игорёшей Савинским объедались свежей олениной, зажаривая ее на палочках над огнем. Это, конечно, была неплохая молодость мира, но я ее уже не потяну: потом второй раз проходить взросление заново совсем не хочется.
С утра голова не очень хорошо соображает, мысли путаются, остается лишь раздражение. Это, наверное, нормально при началах специальных военных операций. В тех случаях, когда неожиданно для себя завяз в очередном мортоновском гиперобъекте – эмоций много, а соображалка плохо работает.
Завариваю чай покрепче, а потом иду относить коню кашу.
Март, отчаянные синие просветы в рваных тучах, разрисованные пятнами солнца белые просторы, тоненькие голоса каких-то птичек – они с осени стаями перелетают по этим полям, собирают что-то себе на еду и перекликаются друг с другом и всем окружающим нас пространством.
Кстати, а давайте я ненадолго обращусь к такому непопулярному жанру, как пейзаж, раз уж зашла речь о птичках и облаках. Потерпите немного, я быстро. От вас ничего не требуется делать, не стоит связывать этот пейзаж с внутренним состоянием героя или со своим состоянием, не нужно наслаждаться его красотой или безобразностью, можно просто механически пробормотать его про себя и пойти дальше. Мы сделаем, так сказать, реверанс уходящему жанру природного пейзажа – такому тягомотному и ничего для нас уже не значащему. Для вас это будет просто жестом вежливости, а я украшу свой текст некоторой виньеткой с растительными и животными элементами.
Эта виньетка скроет мою неуверенность в том, как надо описывать начала специальных военных операций, когда ты узнаешь о них в своем доме на самом конце кривенькой улицы вымирающего на зимнее время села.
А заодно отвлечемся от моих бесконечных обид. С обиженными на весь мир людьми трудновато общаться, и я боюсь, вы окончательно потеряете интерес к моему запасному выходу.
Итак, попробую.
Чем мой пейзаж похож на привычный нам городской? Надо же найти что-то понятное нашему взгляду. Легче всего будет представить что-то рукотворное, сотворенное не копытами, не членистыми лапками, построенное не клювами и вырытое не когтями. Не выросшее само из себя, а появившееся здесь благодаря пятипалым ладошкам, немудреному опыту и знаниям, почерпнутым из Ютуба.
Передо мной находится изгородь левады. К металлическим столбам, вкопанным почти год назад, приделаны березовые жерди, протесанные с двух сторон и также упомянутые в апреле прошлого года. Жерди потемнели, местами изгрызены конем Феней, который любит все грызть. Любка называет эту привычку оральной фиксацией. Только недавно выяснилось, что в прошлой, городской жизни конь имел обыкновение больно грызть и окружающих его людей, на что жаловались все девочки, ходившие за ним в конно-спортивном комплексе. Нам об этом заранее не сказали, чтобы не пугать. Вергилий с Овидием пугали, сосед Володя пугал, хотя бы бывшие хозяева не стали этого делать, и то хорошо. Сейчас конь если и грызет, то в основном жерди, их много – почти триста метров, а нас если и щиплет, то слабо. Скорее игриво, чем зло. Хочет раскрутить на какую-нибудь реакцию, эмоцию. Хочет раскусить.
У меня, оказывается, тоже есть оральная фиксация – я курю.
В ограде калитка, запирающаяся на проволочное кольцо. За ней стоит конь и в нетерпении роет снег копытом. Дальше – утоптанный, подмороженный за ночь снег левады, слева отворенная настежь дверь катуха, справа ворота на выпас, тоже раскрытые.
Первые дни после приезда конь с удивлением самостоятельно входил и выходил из своего нового дома. Дни были теплые, закрывать коня в катухе мы планировали только в холода.
Иногда Феня проводил по нескольку часов, входя, разворачиваясь внутри, тратя полминуты на размышление и выходя обратно. И снова – взгляд на отворенную дверь катуха и еще одна проверка.
Жизнь повернулась новой стороной: не нужно теперь ждать того, кто отомкнет запоры и поведет тебя на тренировку, в солярий или душ. Не нужно проводить основную часть суток в крохотном пространстве денника. Теперь доступное тебе, полностью твое пространство расширилось до полугектара. Но ты утратил и солярий, и душ, и умелый массаж, и людей, которые хорошо понимают лошадиный язык. На твоем выпасе бегают пугающие тебя лисы и зайцы, вспархивают перепелки и куропатки, заставляющие тебя судорожно взбрыкивать. Летом тебя жалит гнус, весной и осенью под челку и подмышки забираются клещи.
Конь подумал и запретил нам закрывать дверь катуха даже в морозы. Так он решил вопрос свободы и комфорта. Теперь дверь распахнута настежь в любую погоду. И зачем я утеплял стены и крышу минеральной ватой, лепил под доски паро– и гидроизоляцию?
Я гляжу на все это, и конская свобода кажется как-то мудрее, чем та, о которой твердят мне мои обиды.
Слева от левады деревянный туалет, опутанный сетью ветвей девичьего винограда. Когда виноград в мае развернет свои листья, туалет полностью пропадет из виду. А осенью, перед листопадом, станет ярко-красным. Туалет стал первой постройкой здесь, сделанной моими пятипалыми ладошками. И стоило
