Дневник братьев Гонкур - Жюль Гонкур
Сейчас появилось целое поколение молодых сочинителей, никогда ничего не видавших, кроме типографских чернил; поколение мелких писателей без страсти, без темперамента; глаза их не видят ни женщин, ни цветов, ни предметов искусства, ничего прекрасного в природе. Они думают, что будут писать книги. Книги – книги, имеющие значение! – возникают только из воздействия на восторженную натуру писателя впечатлений красоты, впечатлений прекрасного или уродливого. Чтобы создать нечто настоящее в литературе, нужно, чтобы все чувства были широко раскрытыми окнами.
31 июня, понедельник. Болезнь без острых страданий – вещь вовсе уж не такая неприятная: это какая-то бессознательная распущенность мозга, находящегося пусть в лихорадочной, но дремоте. Мысли мои в такие минуты представляются мне в виде тех мелких, блестящих, чуть заметных точек, которые уносятся течением реки, выступившей из берегов, ныряют и снова всплывают, расходятся и исчезают в мутном потоке вод.
15 августа, вторник. Я думаю, что любитель искусства не родится вдруг, как гриб, что утонченность вкуса происходит от тяготения двух-трех поколений к изяществу предметов домашнего обихода.
Мой отец, военный, не покупал предметов искусства, но любил, чтобы всё, что служило в хозяйстве, было необыкновенно хорошего качества и неоспоримой красоты. Я помню, как в то время, когда муслиновое стекло[105] еще не вошло в употребление, он уже пил красное вино из бокала, к которому грубая рука не могла притронуться, не разбив его. Я унаследовал эту утонченность от отца. Самое лучшее вино, самый изысканный ликер не имеют цены для меня, если надо пить его из простого стакана.
1 сентября, пятница. Флобер говорит, что за последние два месяца, которые он провел в комнате, у него явилось какое-то опьянение трудом, что он работал по пятнадцати часов в сутки. Он ложился в четыре часа утра, а в девять вечера иногда сам удивлялся, что все еще сидит за письменным столом. Истинная поденщина, прерываемая лишь вечерним купанием в Сене. А результат этих девятисот часов работы – повесть в тридцать страниц.
3 ноября, пятница. Как полезны, плодотворны для воображения прогулки, которые я совершаю по вечерам, перед обедом. Проходишь мимо людей и не видишь их лиц; в лавках начинают зажигать газ, и он наполняет их смутным светом, в котором ничего нельзя разглядеть; движение волнует ваш мозг, а глаза, среди этих спящих вещей и скользящих, похожих на тени людей, отдыхают… Тогда мозг работает, тогда мозг творит.
Иду я так по Булонскому лесу до моста в Сен-Клу. Гляжу минутку на отражение в Сене бедной разоренной деревни и возвращаюсь той же дорогою. А записки, набросанные в записную книжку на ходу, почти ощупью, разбираются на следующее утро, в тишине кабинета.
12 ноября, воскресенье. В сущности, я не особенно сочувствую женщинам XVIII века, женщинам, чуждым непосредственного душевного движения, веры в Бога, веры в добрые и бескорыстные чувства, переполненным – за исключением двух или трех мне известных – «позитивизмом» и скептицизмом. Мне кажется, души у них – как у говорунов-адвокатов.
С некоторых пор меня соблазняет мысль совершить путешествие в Японию – и вовсе не ради собирания редкостей. Во мне живет мечта написать книгу в форме дневника, под заглавием «Год в Японии», книгу более богатую ощущениями, чем описаниями. Я уверен, что эта книга не была бы похожа ни на какую другую.
Ах, если бы я был на несколько лет моложе!
27 ноября, понедельник. Тургенев говорил, что из всех европейских народов немцы менее всего владеют верным художественным чутьем – за исключением музыкальной области. Мелкий, глупый, неправдоподобный вымысел, который заставляет нас отбросить книгу, кажется им приятным усовершенствованием действительности. Тургенев прибавил еще, что русский народ – народ лживый, потому что долго был в рабстве – любит в искусстве правдивость и реальность.
Провожая нас, он говорит о планах нескольких повестей. В одной из них он хочет описать ощущения старой лошади в степи, где трава ей по грудь. Остановившись, он добавляет: «Знаете ли, в Южной России встречаются стога с этот дом… На них влезают по приставной лестнице. Я часто в них ночевал. Вы и не подозреваете, какое там бывает небо: все синее, темно-синее, усеянное большими серебряными звездами… Около полуночи поднимается мягкая и величественная волна тепла. Упоительно! Я однажды лежал на спине, наслаждаясь именно такой ночью, и вдруг заметил – не знаю, долго ли это длилось, – что безотчетно твержу про себя «Раз-два, раз-два…»
13 декабря, среда. Отвратительное это ремесло – наше писательское. Весь конец моей книги написан в предчувствии, нет, в уверенности, что все мои усилия, все исследования, весь труд над слогом и стилем получат в награду лишь денежный штраф, тюрьму, быть может, лишение гражданских прав. Что я буду обесчещен французскими судьями, как будто меня застали в непотребном месте.
16 декабря, суббота. Очень трудно это объяснить. Мне кажется, будто слева и позади головы что-то тянет меня назад – что-то, напоминающее, вероятно, действие магнита на сталь или скорее – притяжение пустоты. И это нечто спускается, всё слева, на ребра, вдоль позвонков, до таза, как зыбкая волна, вызывая по всему телу ощущение потери равновесия.
Временное ли это недомогание или угроза удара, смерти в недалеком будущем? Не знаю, но меня очень огорчает моя недоконченная книга, и каждая глава, прибавленная к рукописи, – это еще одна победа. Я спешу, спешу, как человек, который боится не успеть дописать всех параграфов своего духовного завещания.
27 декабря, среда. Теперь, когда моя книга «Девка Элиза» почти кончена, выступает и смутно обозначается в моем воображении роман, которым я мечтаю проститься с вымыслами фантазии.
Мне хочется изобразить
