Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

«Кресты» медленно выпускают жертву.

На следствие меня возили в один из многочисленных городишек Ленинградской области. Каждая поездка занимала приблизительно неделю.

Адвоката по-прежнему не было. Меня успокаивали, что адвокат посетит меня на закрытии следствия.

Методы работы следственных органов в этом известном районном городе в принципе мало чем отличались от методов работы ну, скажем, в Тургайской области Казахстана.

Узкие коридоры, ха-ха-ха!Идут убийцы и воры, ха-ха-ха!И среди них затесался глупый поэт.Как он здесь оказался? — Судьбы привет.— Хотел деньжат заработать? — следователь кричит.— Хотел всю икорку слопать?.. — Закон не спит!— По городам катался?.. У-у-у паразит!— С любовницей развлекался! На чей лимит?— У нас страна не такая, один раз в год…— Посылка из Нью-Йорка и теплоход…— На нетрудовые доходы явно живет!— Шампанским явно без права полощет рот!— А мы вот тут прозябаем… в зиндан его!— Да что мы тут разбираем?.. Было б кого!— Какого еще адвоката?.. Ты кто такой?— Письмишко хочешь к брату?.. Письма долой!— А впрочем, давай «накалякай»… может, и дойдет.— Эй, хватит вам с этой дракой… обед идет.

В этом КПЗ в годы немецкой оккупации находилась то ли полиция, то ли гестапо. Времена меняются, но режимы уничтожают людей одними и теми же методами. Правда, сейчас перестройка, заключенных в камеры с допросов не приносят, а приводят, что касается холода, антисанитарных условий, все осталось, как прежде. Туберкулезники, гриппозные, желудочники, больные, страдающие кожными заболеваниями — все валяются на общих нарах, все пьют общей кружкой из общего ведра. В век кибернетики, электроники, освоения космоса уничтожение себе подобных остается излюбленным занятием человека.

Сегодня я закрыл дело. На закрытие следователь пригласила адвоката. Вначале наша беседа с адвокатом носила крайне неприятный характер.

— Ну вот видишь, дорогой, сколько веревочке ни виться, конец будет… Придется отвечать. Зачем совершил?!

Я опешил. Адвокат, которого я ждал как бога, продолжает линию дознавателей и «мудрецов» из судебно-медицинской экспертизы. Мои нервы не выдерживают. Я вскакиваю со стула:

— В чем дело?! Вы адвокат или прокурор?! Кого вы мне привели? — обращаюсь к следователю.

Следователь не обращает на мои слова никакого внимания, но покидает кабинет. Адвокат провожает ее взглядом и, когда она выходит, говорит со мной совершенно другим тоном. Я понимаю, что в момент моего прихода разыгрывается обыкновенная сценка из жизни советских бюрократов. Вечная перестраховка, боязнь, как бы чего не вышло, привели к тому, что даже адвокаты, прежде чем защищать, обязаны вот в таких сценках доказывать нетерпимость к подследственному.

— Ну что ж… будем вас защищать. У меня такие дела уже были… Да. А у вас деньги есть? — задает мне чисто деловой вопрос. — Как вы со мной собираетесь рассчитываться?

Я передаю адрес, по которому ему должны переслать деньги. По его тону и смыслу задаваемых вопросов я понимаю, что степень тяжести моего преступления невелика. Что касается наказания, оно за аналогичный поступок в стране, где презумпция невиновности применяется, было бы отменено.

Обсуждение дела занимает не более получаса. Адвокат обещает встретиться со мной еще до суда. Меня уводят в КПЗ.

В КПЗ грязно и холодно. В камере полно больных.

На этап в «Кресты» я не успел. Целая неделя в кишащей бациллами клоаке. И это в сердце страны. До Санкт-Петербурга на электричке сорок минут.

Глухая ночь. Мы лежим на длинном дощатом настиле и задыхаемся от испарений, исходящих из железного бака, наполненного мочей, нас шестнадцать человек. Чтобы забыться, я закрываю глаза.

Опять меня доставили сюда,Где будут рвать меня на части,Где отберут мои годаСлужаки хитрой власти.Над КПЗ склонилась ночь.Мы спим на голых досках,А мне вот стало вновь невмочьОт тяжкого вопроса.Придет свобода или нет.О, господи! Всевышний,Ты сотворил и тьму, и свет.Неужто вновь я — лишний?Но бог молчит, лишь разговорС соседних камер слышен.Кричит там что-то шлюхе вор,И дождь стучит по крыше.

Когда я открываю глаза, Муза растворяется в ядовитой камерной гнили. Гниль незамедлительно захлестывает глотку, сжимает виски. Чтоб от нее избавиться, одно спасение — уйти к Морфею или вновь вернуть музу. Выбираю второе.

Под напряжением тело гудит,Сердце стучит ошалело.Камера спит, я не сплю.Какое всем до меня дело!Рядом насильник 19 лет.Справа лежит убийца.А вон и громила ждет рассвет —Поймали на озере Рица.А я фотограф, забытый тобойПисатель, поэт, бродяга.В дороге и в стужу, и в дождь, и в зной.Сегодня попал в передрягу.Проснулся насильник — безмозглый щенок.Цигарку скрутил и бродит.Ему девятнадцать, и это не рокИм пенис пока верховодит.Громила в наколках крепко уснул.Любитель страшных историй.Во сне он видит разбойный загул,А может быть, вольное море.Чуть дальше — алкаш, он подавлен, разбит,Украл непонятное что-то.На «химии» был, а свобода в кредитСмешна, словно срочное фото.Убийца проснулся, вот это судьба.Второго уже убивает.К несчастью родила сынишку жена,А может быть, к счастью, кто знает?Ужасные судьбы, великий раздор,Меж счастьем, судьбой и Фемидой,Ушел в потолок лихорадочный взор.Засела в груди обида.Но горше всего, что уходит любовь.Разлука любовь уничтожит.В висках, словно маятник, мечется кровьИ грусть по тебе все гложет.Беру фотографию — снова тыЛюбимая, милая Анна.О, сердце мое, о родные черты.О, жизнь, ты проходишь так странно.

ЭПИЛОГ

Привет Джон! Эту повесть, посвященную тебе, я дописываю на Черной речке в гостинице «Выборгская». Сегодня в шесть часов вечера меня выпустили из С. Петербургского ИЗ 45/1, именуемого в народе «Кресты». Я получил 2 года 6 месяцев СНХ, что переводится как стройки народного хозяйства. Я буду жить в общежитии, дважды в день отмечаться, ночевать в специальной комендатуре. «Химия», Джон, это относительная свобода. В народе ее называют свободой в кредит, поскольку за малейший проступок условно осужденный подлежит немедленной отправке в колонию.