Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Излюбленными местами Блока были убогие переулки Петербургской стороны, просторы Островов, безлюдное шоссе за Новой Деревней, поля за Нарвской заставой; для более долгих прогулок он отправлялся в Озерки, Шуваловский парк, Лесной. Предместья Петербурга – пейзаж его стихов этой эпохи; он подарил им поэтическое бессмертие.
Часто спутником его скитаний бывал Г.И. Чулков. «Я хорошо помню, – пишет он, – белые бессонные петербургские ночи, наши точные блуждания с Блоком и долгие беседы где-нибудь на скамейке островов или за стаканом вина в углу сомнительного кабачка. Какие были предчувствия! И как ужасно они оправдались». Чулков догадывался о неблагополучии Блока, но объяснял его «заразой мистической иронии». «Та „мистическая ирония“, – продолжает он, – о которой любили толковать романтики, отравила душу тогдашних лириков. И это было, быть может, начало смертельной болезни». Чулков с пафосом развивал идеи «мистического анархизма». Блок слушал молча, думая о своем. Наблюдая его, Чулков приходил к страшному заключению: «В это время Блок был персонификацией катастрофы: одно „нет“. Он уже тогда был безумным человеком и уже тогда сжег свои корабли».
Спутник поэта проявил проницательность: под броней аккуратного и трудолюбивого студента он увидел «безумие».
Белый вспоминает об одном, трагическом возвращении поэта домой. «Однажды, в 12 часов ночи, он входит в мятом своем сюртуке, странно серый, садится; и – каменеет у стенки; Любовь Дмитриевна: „Саша, – пьяный?“ Александр Александрович соглашается: „Да, Люба, пьяный“. Вернулся в тот день с островов; в ресторане им было написано стихотворение „Незнакомка“»…
Кто из нашего поколения не помнит его наизусть:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Звучание одной первой строки, с ее открытыми «а» и повторением плавных «р» и «н» (вечерами… ресторанами) уже уносит волшебной музыкой. Ей откликается торжественное «а» в строфе:
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Но здесь звук «а» инструментован шипящими «ж», «ч», «ш» (каждый вечер, час, назначенный, девичий, шелками, схваченный, движется) – и эти обертоны сопровождают мелодию шорохами и шелестами призрачных шелков. И самая магическая строка:
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
Здесь снова рокочет труба «р» (древними, поверьями, упругие, призрачные, перьями, рука, а высокое «а» резко падает в глухое «у» (упругие шелка – узкая рука).
Таинственное видение включено в пошлую раму сестрорецкого пейзажа: переулочная пыль, крендель булочной, остряки в котелках, сонные лакеи, пьяницы с глазами кроликов. И в весеннем тлетворном духе, среди детского плача и женского визга, живет и торжествует только она, одна она:
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Пьяный поэт, вернувшись домой, вынул из кармана скомканную бумажку с наспех набросанными строками. Они принесли ему славу. Она была куплена дорогой ценой.
25 апреля Блок сообщает отцу, что через 20 дней у него последние экзамены, что он устал и находится в «пессимистическом настроении». «За последнее время, – прибавляет он, – почти ничего не пишется и не ходится ни в какие гости. Литературные воскресенья и знаменитые среды Вяч. Иванова давно уже влекут меня не слишком сильно. Совсем разучиваюсь говорить и погружаюсь в себя».
Всё же ради заработка Блоку приходится почти еженедельно писать рецензии для литературного листка «Понедельник» при газете «Слово». Его привлек к этой работе старый знакомый, бывший секретарь «Нового пути» П.П. Перцов[34]. Пишет он о самых разнообразных авторах: о Бальмонте, Брюсове, Горнфельде, И. Анненском, Верхарне, Шнитцлере, Эдгаре По, Леконте. Рецензии написаны добросовестно, с благородной простотой, но как-то равнодушно; чувствуется, что это – работа «по заказу». Наконец, 5 мая, Блок кончает государственные экзамены «по первому разряду». «Иногда я любил Университет, – пишет он отцу, – и бывает жалко расставаться с ним, но, может быть, по привычке, сходной с сожалением Шильонского узника». А в «Автобиографии» отмечает: «Университет не сыграл в моей жизни особенно важной роли, но высшее образование дало, во всяком случае, некоторую умственную дисциплину и известные навыки, которые очень помогают мне и в историко-литературных и в особенности в моих критических опытах и, даже, в художественной работе (материалы для драмы „Роза и Крест“). С годами я оцениваю всё более то, что дал мне Университет в лице моих уважаемых профессоров А.И. Соболевского, И.А. Шляпкина, С.Ф. Платонова, А.И. Введенского и Ф.Ф. Зелинского».
Через два дня после окончания экзаменов Блок пишет Пясту: «Нет на свете существа более буржуазного, чем отэкзаменовавшийся молодой человек! Впрочем, я закончил составление сборника стихов и дописал поэму, о которой думал полгода. В деревне буду отдыхать и писать, – и мало слышать о „религии и мистике“, чему радуюсь… Я только внешне жалею, что мы не простились. В тот день, как и во многие другие, я, кажется, уходил „пить красное вино“ (пишу в кавычках, потому что этот процесс стал для меня уже строгой формулой, из которой следуют многие теоретические выводы)». Сборник, о котором упоминает поэт, вышел в конце года под заглавием «Нечаянная радость»; поэма – «Ночная Фиалка». Любопытна ее история. В начале декабря 1905 года Блок писал Е.П. Иванову: «16-го ноября мне приснилось нечто, чем я живу до сих пор. Такие изумительные сны бывают раз в год, в два года». Из этого сна возникла поэма, вошедшая в сборник «Нечаянная радость» и снабженная следующим примечанием автора: «„Ночная Фиалка“. Эта поэма – почти точное описание виденного мною сна».
Странный сон и странная поэма. Она написана свободным стихом, заимствованным у Верхарна через посредство Брюсова,
