Светлана Алексиевич - Зачарованные смертью

Я шла пешком с работы через мост, я люблю мосты, в Ленинград на экскурсию ездила, чтобы посмотреть на мосты, остановилась у перил и глянула вниз: меня потянула высота... В той, другой жизни у меня, видно, что-то было с высотой, она меня всегда тянет... Мне захотелось опуститься вниз плавно, тихо, чтобы не слышно, чтобы не больно и чтобы никто не видел. И никто потом не нашел. Как будто меня никогда не было... Я не выражусь... Я не объяснюсь... (Замолкает.) Мне теперь стало страшно жить...

Я всего боюсь... Я боюсь человека... Раньше я всегда что-то ждала от каждого встреченного человека, что-то хорошее. Выйду в город - это наш город! Была большая, была непобедимая страна! Я живу прошлым... Как за ключей проволокой... Нет вышки, нет часовых, но уйти мне оттуда некуда... Из прошлого... Я никому здесь... Сейчас не нужна... И дома, на работе. Вокруг меня живут совершенно другие люди, они все не такие, как я. У меня с детства это чувство, с лагеря...Помню, как в "Новом мире" напечатали и все читали "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Были потрясены! А я не понимала, почему такой интерес, такое удивление? Все было знакомое, абсолютно для меня нормальное: зэки, лагерь, параша... И - зона...

...В тридцать седьмом арестовали моего папу, папа работал на железной дороге. А через полгода я родилась. Мама бегала, хлопотала, доказывала, что папа не виноват, что это ошибка... Обо мне она забыла... Родился недоношенный ребенок... Но я выжила... Я зачем-то выживала много раз...

Потом маму тоже арестовали и меня вместе с ней, так как меня нельзя было оставить одну в квартире, мне было четыре месяца. Двух старших сестричек мама успела отправить к папино сестре в деревню. Но из НКВД пришла бумага: привезти детей назад в Смоленск. Их забрали прямо на вокзале:

- Дети будут в детдоме.

Они рассказали нам об этом через много лет...

Я помню, что сначала в лагере я жила с мамой. Все маленькие дети жили с мамами. Потом нас поместили в отдельный детский дом. Утром через проволоку мы видели, как наших мам строят, считают: один, два... И уводят на работу. Уводят за зону, куда нам ходить было нельзя. Когда меня спрашивали: "Откуда ты, девочка?" - я отвечала: "Из зоны". "Зазона" - это был другой мир, что-то непонятное, пугающее, для нас не существующее. то ли это была сказка, то ли ужас. Не знаю. За зоной - пустыня, песок, сухой ковыль... Мне казалось, что пустыня там до самого края, дальше горизонта. Что другой жизни, кроме нашей, нигде нет. Нас охраняли наши солдаты...

Был у меня дружок Рубик Циринский, кучерявый, с профилем Пушкина. Он водил меня к мамам через лаз под проволокой. Всех построят идти в столовую, а мы спрячемся за дверью.

- Ты же не любишь пирожок с капустой? - говорит Рубик.

Я всегда хотела есть и очень любила пирожки с капустой, но ради того. чтобы увидеть маму, я согласна была на все.

- Нет, я не люблю пирожок с капустой. Я люблю маму.

И мы ползли в барак к мамам. А барак был пустой, мамы все на работе. Мы знали, но все равно ползли и, как щенки, обнюхивали там каждый угол: железные кровати, железный бачок для питьевой воды, кружка на цепочке, - все пахло мамами. Иногда мы там находили чьих-то мам, они лежали на кровати и кашляли. Чья-то мама кашляла кровью... Рубик сказал, что это мама Томочки, которая у нас самая маленькая. Эта мама скоро умерла. А когда умерла сама Томочка, я долго думала, кому сказать, что Томочка умерла. Ведь ее мамы нет, ее мама тоже умерла...

Когда я своей маме об этом рассказывала... через много лет... на не верила, она говорила:

- Тебе тогда было всего четыре годика.

Я вспоминала, как из каких-то маленьких кусочков она шила большие фуфайки. Она снова мне не верила:

- Тебе было только четыре годика.

- Мама, я еще спрашивала: почему они черные? А ты отвечала: "Зато теплые".

- Правда? - удивлялась мама. - А я хочу все забыть. Я однажды даже забыла лицо нашего папы...

Мне кажется, я помню се: аромат кусочка дыни, который мама мне однажды принесла. Размером в пуговицу... В какой-то тряпочке... Я запомнила его навсегда. Помню, как мальчики позвали меня играть с кошкой, а я не знала, что такое кошка. Ее принесли из-за зоны, в зоне кошек не было, потому что не оставалось никаких остатков еды, мы все подбирали. съедали, как зверьки. Ели какую-то траву, корешки. Нам очень хотелось угостить чем-то кошку, но у нас ничего не было, и мы кормили ее своей слюной после обеда. Она ела.

Помню, как мама хотела дать мне конфету.

- Анечка, возьми конфету! - кричала она.

Охранники ее не пускали, они оттаскивали ее от меня за длинные черные волосы. Лаяли собаки, большие серые овчарки. А она оглядывалась и звала:

- Анечка, возьми конфету!

Мне было страшно. я не знала, что такое конфета. Никто из детей не знал, что такое конфета. Все испугались и поняли, что меня надо спрятать, и затолкали в серединку. Меня всегда дети ставили в серединку: "Потому что Анечка у нас падает". Я ничего не видела, я только слышала, как моя мама кричала:

- Анечка, возьми конфету!

(Закрывает лицо руками и молчит.)

Давайте не будем больше вспоминать... Я ничего не помню... Может, мне кто-то все это рассказал... Или я в книге прочла... (Опять молчит.) А вдруг я схожу с ума?

...В пять лет нас вывезли из лагеря, как сейчас помню, в детдом номер восемь поселка номер пять. Все было под номерами. Нас погрузили в грузовик и повезли. Мамы бежали, цеплялись за борта, плакали. Помню, что мамы всегда плакали, а дети не плакали никогда. Мы никогда не были капризными, не баловались, не смеялись. Плакать я научилась в детдоме. В детдоме нас очень сильно били. Нам говорили:

- Вас можно бить и даже убить, потому что ваши матери - враги.

Отцов мы не знали.

- Твоя мама плохая. - Не помню лицо женщины, которая мне это повторяла и повторяла.

- Моя мама - хорошая. Моя мама - красивая, - плакала я.

- Твоя мама - плохая. Она - наш враг.

Я не помню, говорила ли она само это слово "убить", но помню, что наших мам не должно быть. Мы знали, что нас охраняют наши солдаты. Наши! Позже мы понимали, что солдаты нас охраняют от мам. №У нас не было воспитателей, учителей... Таких слов мы не слышали... У нас были командиры... Мне хотелось, чтобы меня били так, чтобы остались дырки, и тогда перестанут бить. Дырок у меня не было, зато гнойные свищи покрыли все тело. Тогда я поняла, что если что-то очень хочешь, оно сбывается. У моей подружки Олечки были металлические скобочки на позвоночнике, ее нельзя было бить. Я ей завидовала и тоже хотела иметь скобочки... А еще я ждала, чтобы скорее была ночь. Ночью к нам приходила тетя Фрося, ночной сторож. Она была добрая, на нам рассказывала сказки. Про Аленушку... Приносила в кармане пшеничку и давала по нескольку зернышек тому, кто плакал. Больше всех у нас плакала Лилечка, она плакала утром, вечером плакала... Плакала, когда мы кушали, плакала, когда мы учились... У нас у всех была чесотка, толстые красные чирьи на животе... А у Лилечки под мышками были еще волдыри, они лопались гноем... Помню, что дети доносили друг на друга. Это поощрялось. Больше всех доносила Лилечка... Мы ждали весну, чтобы нарвать цветов и съесть их. Мы ели подснежники... Лилечка умерла зимой... Если бы она дожила до подснежников, она бы не умерла... (Пауза.)