Лев Лурье - Хищницы

Комиссионер Одинцов рассказал, что его доверитель, булочник Андреев, владелец дрожжевого завода, выдал свои векселя Шабельской, надеясь через ее посредство устроить возврат спирта в казну.

Директор «Демидрона» Судзиловский поведал об аренде театра. Арендаторов было много, но попечительский совет отдал предпочтение Шабельской, сделав уступку. Ковалевский рекомендовал ее как родственницу, «женщину идеальную».

15 августа 1902 года Шабельская вошла в соглашение с правлением пиво-медоваренного Калашниковского завода, обязавшись в течение трех лет торговать в своем театре и саду напитками исключительно этого завода, благодаря чему получила от правления ссуду в 6 тысяч рублей под 3 векселя по 2 тысячи рублей каждый, сроком на 5 месяцев и 20 дней. Вместе с векселями Шабельская представила письменное поручительство за подписью Ковалевского, с его денежной ответственностью.

Людвиг Нобель показал: познакомился он с Елизаветой Шабельской в Нижнем Новгороде, слышал, что она приходится родственницей Ковалевскому, которого за его деятельность глубоко уважал, но избегал встреч с нею, так как в ее обществе вращалось много личностей, которые свидетелю не нравились. Затем он встретился с Шабельской уже в Петербурге. Она занималась литературой, и, по-видимому, сильно нуждалась и не раз обращалась к нему за денежной помощью. Он передал ей тысячу рублей без всяких документов и возврата денег никогда не требовал.

Доктор Алексей Борк по протекции Ковалевского получил несколько постоянных мест в качестве врача: у Нобеля, с жалованием 1 200 рублей в год; на Резиновой мануфактуре и в обществе «Россия», с жалованием 1 000 рублей; у Воронина, с жалованием 600 рублей. После разрыва Ковалевского с Шабельской он всех этих мест лишился.

Свидетель Ершов показал, что Шабельская предлагала ему выхлопотать «почетное гражданство», но он уклонился от этого – ему важно было по ее протекции сбыть спирт в казну.

Княгиня Тарханова обратилась к Елизавете Александровне сразу с двумя просьбами: поместить одного юношу в Петербургский политехнический институт (существовали какие-то препятствия) и, кроме того, выхлопотать одному провинциальному господину звание коммерции советника. Шабельская говорила, что все вместе будет стоить 30 тысяч рублей, сошлись на 25 тысячах.

Сенсация случилась в последний день допроса свидетелей. Вошла Ковалевская, урожденная Лихутина, пожилая брюнетка с энергичным лицом: «Муж говорил мне, что поставил два-три бланка, об остальных же он заявил, что они поддельные. Я, признаюсь, была рада, что все это совершилось, предполагая, что муж вернется ко мне. Я даже не опечалилась тем, что он вышел в отставку, так как была уверена в том, что он впоследствии опять займет хорошее служебное положение… Все хотели уладить по-семейному. Я не считаю, что Шабельская хотела расстроить мой барак, и она не присылала мне грубые письма, как это делала другая (голос все более и более повышался). Это та, другая – корень всему!.. О суде уголовном мы не думали, а полагали, что все дело окончится коммерческим судом».

Любовники на поединке

Ковалевский заявил: когда он убедился, что Шабельская эксплуатирует его имя, стал рвать отношения, сначала деликатно, а затем резко.

«Она за моей спиной, – возмущенно говорил потерпевший, – творила такие позорные, возмутительные дела, что мне противно об этом вспомнить, и я вчера не говорил о многом. Но так как Шабельская решилась сказать, что будто я советовался с ней о государственных делах, то молчать я не нахожу возможным. Это ложь! В этих делах я советовался только со своей совестью. Я утверждаю: действия Шабельской по отношению ко мне возмутительны и не заслуживают оправдания. Мало того что она афишировала свои отношения ко мне, но за моей спиной творила всевозможные постыдные мерзости. То зло, которое она мне сделала, так велико и так мерзко, что, повторяю, ему нет оправдания. Она, искусно притворяясь, скрывала низкие и грязные помыслы. Да будет проклят тот день, когда я сошелся с этой женщиной! Я относился к ней честно, с теплым чувством, а она заплатила мне черной неблагодарностью».

Шабельская не осталась в долгу: «Я сама не понимала, как я, уже старая, сорокалетняя женщина, могла внушить такую безумную любовь пожилому человеку. Это мне польстило, и я ответила ему тоже серьезным чувством… Все, что он говорил сейчас – чистая ложь! Он восхищался мною, готов был делать все, что я хотела. Он говорит, что я творила массу гадостей и мерзостей, но если бы это было так, то предварительное следствие, которое велось в течение двух лет, вывело бы это наружу, однако ничего подобного не раскрылось и все обвинение свелось к подделке векселей. Какое же право имеет он обвинять меня в каких-то злоупотреблениях и мерзостях».

После небольшой паузы она продолжала: «Действительно, он со мной советовался, я ему помогала во многом, и это я докажу его письмами. Как же можно поверить, чтобы человек, живя с женщиной почти пять лет, не мог разглядеть, что это чудовище, и вдруг прозрел. Наконец красноречив и тот факт, что прожив с ним так долго, я остаюсь нищей. Я не вышла замуж, не сошлась ни с каким другим, а он, бросив меня, сошелся с другой женщиной и стоит перед вами, господа судьи, человеком вполне обеспеченным, так как он сам и его супруга обладают крупным состоянием. Я же как была, так и осталась нищей.

Он говорит, что я его афишировала. Но я ни разу не была в его служебном кабинете, я берегла его. Если я брала деньги, то никогда никому не говорила, что беру их для Ковалевского, а всем говорила, что деньги нужны мне для театра.

Он говорит, что я умела притворяться, что моя квартирная обстановка возбуждала в нем физическое отвращение, но все это ложь и я прошу проверить это свидетельскими показаниями. Ковалевский заявляет, что истратил на меня много денег. Велики, значит, были эти траты, если почти незнакомые люди давали мне подачки по 10 рублей. Где же тут логика?

Среди свидетелей, вероятно, найдутся люди, которые подтвердят, что я замолвила за Эфрона словечко, чтобы его как еврея не обошли наградой к сроку. Ковалевский не раз говорил мне и писал, что я могу распоряжаться им как хочу, что все, что я ни сделаю, он заранее признает хорошим… Если я подпишу ему смертный приговор, то и этому он подчинится».

Что сказал защитник Шабельской

Все эти свидетельства защита и обвинение интерпретировали по-разному.

Защита утверждала: одалживая деньги с векселями и без них, обещая различным лицам протекцию, Елизавета Шабельская рассчитывала на полное взаимопонимание с Ковалевским.

Присяжный поверенный Арнольд Давидович Марголин, защищавший Шабельскую, говорил: «В настоящем процессе рассматривается спор о подлоге и попутно история любви. Ковалевский покинул свою возлюбленную в самое тяжелое для нее время, когда ее материальные средства были истощены. С точки зрения защиты, экспертиза почерков ничего не дала, их подлинность или подложность не доказана.