Пушкин - Иона Ризнич
Ермолов принял Пушкина любезно. Поэт обратил внимание, что одет генерал был так, словно еще находился на Кавказе, – в зеленый черкесский чекмен[94], а на стенах его кабинета висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе. Выглядел Ермолов впечатляюще: «лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что не естественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен…» Поэту показалось, что старик нетерпеливо сносил свое бездействие.
Ярким впечатлением для поэта стало и пребывание под Ставрополем, где он был гостем калмыцкой семьи, жившей в кибитке, беседовал с юной степной красавицей и пробовал сушеную кобылятину и калмыцкий чай, заваренный с бараньим жиром и солью. Напиток этот очень ему не понравился. Конечно, Пушкин не упустил случая пококетничать с юной калмычкой:
«…Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса…»
Потом поэту предстоял долгий переезд по Военно-Грузинской дороге, которая начиналась от Екатеринограда и вела в Тифлис.
Военно-Грузинской дорогой назывался древний путь, соединявший Северный Кавказ и Закавказье. Его знали еще древние греки. Длина Военно-Грузинской дороги чуть более двухсот километров. Она проходит через Дарьялское ущелье вдоль рек Байдарка, Белая Арагви и Кура и соединяет города Владикавказ в Северной Осетии и грузинский Тбилиси.
В начале XIX века передвижение по этой дороге было весьма трудным: временами путь занимал больше месяца, но к моменту путешествия по тем местам Пушкина уже были проведены многие строительные работы: построены мосты, засыпаны овраги, выстроены подпорные стенки для предотвращения обвалов…
Вот уже два года по дороге регулярно ездили почтовые кареты. Именно с такой очень хорошо охраняемой почтовой каретой, ходившей два раза в неделю, и отправился в путешествие Пушкин. Это было самым безопасным. Переход показался Пушкину медленным и очень скучным, а дорога однообразной: равнина, по сторонам холмы и кавказские вершины на горизонте. На дороге были устроены 11 станций, где имелись помещения для бесплатного ночлега. Но комфортом эти станции похвастаться не могли: Пушкин посчитал такие ночевки очень неспокойными. Несносная жара, недостаток припасов и беспрерывный скрип нагайских арб выводили поэта из терпения.
Лишь встречавшиеся по пути грузинские древности развеивали скуку поэта: вдоль Военно-Грузинской дороги расположены древняя столица Мцхета, храм-монастырь Джвари и многое другое. Особенно запомнилось Пушкину посещение селения-крепости Татартуп, возникшего еще в X веке. Приближаясь к нему, почтовая карета проезжала по прелестной долине между курганами, обросшими липами и чинарами. Всюду пестрели цветы, «порожденные зараженным пеплом»: в долине некогда бушевала эпидемия чумы, унесшая много жизней, и стоявшие вдоль дороги курганы были их могилами. Известно селение было и под названием Минарет, так как высокий древний минарет был там единственным уцелевшим сооружением. Он стройно возвышался между грудами камней, на берегу иссохшего потока. Внутренняя лестница еще не обрушилась, и Пушкин взобрался по ней на площадку, с которой давно уже не раздавался голос муллы.
На Кавказе Пушкин переоделся в черкесский костюм, вооружился шашкой, кинжалом и пистолетом. Поэт с интересом наблюдал за чужими, непривычными ему обычаями, запоминая и записывая. Он затевал скачки, далеко удаляясь от охраны, другие подражали ему, но командовавший почтовой каретой офицер всегда возвращал их обратно, предупреждая об опасности быть захваченным или подстреленным. В горах было далеко не безопасно!
В дороге Пушкин встретил персидское посольство, направлявшееся в Петербург с дарами и извинениями по случаю убийства русского посла – Грибоедова. Среди членов «искупительной миссии» был персидский поэт Фазил-Хан Шайда. Между ним и Пушкиным состоялась беседа через переводчика. На «высокопарное восточное приветствие», начатое Пушкиным в «важно-шутливом» тоне, Фазил-Хан отвечал с «простою, умной учтивостью порядочного человека». Оказалось, что он хорошо знал, кто такой Пушкин, и рассчитывал на встречу с ним в Петербурге. Убедившись в своем ошибочном представлении о культуре общения на Востоке, Пушкин смутился и вынес для себя урок – не «судить о человеке по его бараньей папахе и по крашеным ногтям»[95].
Мгновенный переход от грозного Кавказа к миловидной Грузии показался Пушкину восхитительным. Тифлис напомнил ему Кишинев: по узким и кривым улицам бежали ослы с перекидными корзинами; арбы, запряженные волами, то и дело перегораживали дорогу. Армяне, грузинцы, черкесы, персияне теснились на площади; между ними молодые русские чиновники разъезжали верхами на карабахских жеребцах.
Поэт остановился в трактире, а на другой день отправился в славные тифлисские бани и оставил нам забавное описание этого посещения. Оказалось, что в тот раз был женский день, но Пушкина все же пропустили: «Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен… Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны».
Оставил поэт и красочное описание самой бани и восточного массажа, который показался ему роскошным: банщик «начал с того, что разложил меня на теплом каменном полу; после чего начал он ломать мне члены, вытягивать составы, бить меня сильно кулаком; я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. После сего долго тер он меня шерстяною рукавицей и, сильно оплескав теплой водою, стал умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух!..»
В Тифлисе Пушкин надеялся найти своего старого друга Николая Раевского. Он командовал в армии Паскевича кавалерийской бригадой, и полк его уже выступил в поход. Поэт отправился к местам военных действий.
По пути туда поэт столкнулся с арбой, на которой из Тегерана в Тифлис везли тело убитого в Персии русского посла Грибоедова: «Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» – спросил я их. «Из Тегерана». – «Что вы везете?» – «Грибоеда».
Пушкин Грибоедова знал близко, и дипломат ему очень нравился: поэта привлекал его меланхолический характер, озлобленный ум, сочетавшийся с добродушием. Они встречались в Петербурге всего лишь за год до этих событий, Грибоедов был печален и имел нехорошие предчувствия.
Прибыв практически на передовую, Пушкин встретил не только Раевского, но и нескольких ссыльных своих друзей: товарища по Лицею Вольховского и Михаила Пущина, брата лицейского друга Пушкина, за участие в
