Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова

Набоков, уже обращавшийся в своем творчестве к лагерям и тюрьмам России, начал вплетать в литературную канву немецкий кошмар. В коротком рассказе «Облако, озеро, башня», написанном тем летом, насилие проявляется во множестве обличий, в конечном итоге оборачиваясь кровопролитием. Некий русский по имени Василий Иванович выигрывает на благотворительном балу увеселительную поездку, но в попутчики ему достаются немцы. Те ведут себя развязно и грубо, однако протагонист верит, что в этом загородном путешествии ему откроется нечто прекрасное. Ему приходится покориться и петь вместе с ними разудалые песни о бесстрашных походах по родным холмам, и все-таки мир он воспринимает по-своему. Он находит чудесное место с облаком, озером, башней – и комнаткой, где планирует остановиться.

Но немцы не желают оставить его в покое. Они силой втаскивают Василия Ивановича обратно в поезд и там, скрученного, бьют железными каблуками, пытают штопором и хлещут самодельным кнутом. Герой выживает, но говорит, что больше не хочет быть человеком.

Набоков написал «Облако, озеро, башню», когда останавливался с Верой и Дмитрием в Мариенбаде. Несмотря на близость Германии – граница находилась всего в десятке километров – угроза для Набоковых миновала. И тем острее вставал вопрос, долго ли еще остальная Европа останется в безопасности: антисемитская волна уже перехлестнула через немецкие рубежи. Инспирированный Гитлером мартовский переворот в Вене послужил поводом к аннексии Австрии и обрек на скитания еще сто восемьдесят пять тысяч еврейских беженцев, в числе которых был Зигмунд Фрейд.

Через несколько дней после аншлюса президент Америки Франклин Делано Рузвельт предложил созвать международную конференцию, посвященную проблеме еврейских беженцев. В июле представители тридцати двух стран встретились во французском городке Эвиан-ле-Бен. Гитлер со злобной иронией выразил надежду, что те, кто «столь глубоко сочувствует этим преступникам», наконец перейдут от слов к делу. Он-де с огромным удовольствием отправит к ним немецких евреев, если понадобится, даже на шикарных лайнерах.

4 июля, в День независимости США и в канун Эвианской конференции, журналистка The New York Times Энн О'Хэйр Маккормик призвала американцев и американскую делегацию трезво взглянуть на то, что происходит. «Как мы будем дальше жить, – писала она, – если Америка спустит Германии с рук ее политику массового истребления людей, позволит фанатизму одного человека возобладать над здравым смыслом, не примет вызова в этой борьбе с варварством?» Вовсе не обязательно готовиться к войне, писала она, достаточно лишь предложить убежище притесняемым людям, столь явно нуждающимся в помощи. Это, по сути дела, «экзамен для цивилизации».

Как показал ход конференции, цивилизация экзамен провалила. Америка недолгое время заполняла свою ежегодную квоту, приняв в общей сложности двадцать пять тысяч немецких евреев. Но Государственный департамент, который контролировал процесс выдачи виз и беспокоился, как бы в страну не попали анархисты, вскоре существенно сократил приток беженцев из Германии.

Представитель Швейцарии Хайнрих Ротмунд объяснил в Эвиане, что его страна боится наплыва еврейских беженцев, которые ей не нужны. Представитель Аргентины выступил с блистательной речью о том, сколько пользы принесут переселенцы, но сразу же после конференции его страна приняла закон, ограничивающий приток иностранцев и отдающий предпочтение «иммигрантам, способным к ассимиляции». Пока страны перекладывали друг на друга ответственность за судьбу переселенцев, группа австрийских евреев томилась на островке посреди Дуная, поскольку ни Чехословакия, ни Венгрия не желали их принимать. Только Доминиканская Республика объявила, что ее порты открыты для беженцев.

Германия издевательски резюмировала, что остальной мир критиковал ее до тех пор, пока сам не столкнулся с еврейской проблемой. Вместо того чтобы поправить ситуацию, Эвианская конференция, похоже, только усугубила ее.

Осознанный отказ мировых демократий противостоять жестокостям Третьего рейха имел последствия как в Германии, так и за ее пределами. Вскоре после того как Набоковы, прожив год на юге Франции, возвратились в Париж, семнадцатилетний еврей Гершель Гриншпан выстрелил в секретаря немецкого посольства Эрнста фом Рата. Не прошло и нескольких часов, как на улицах Франции появились люди, раздававшие листовки с рекламой антисемитских лекций, дополнявшие уже расклеенные призывы избавляться от евреев. Официальные новостные службы Германии тут же высказали предположение, что за убийство фом Рата понесут наказание немецкие евреи.

На следующее утро немецкие газеты уже трубили о стрельбе в Париже, заявляя, что все это дело рук «международного еврейства». Фом Рат умер два дня спустя, и Германия, как по команде, взорвалась негодованием против евреев. 9 и 10 ноября во время событий, которые позже назовут Хрустальной ночью, немцы и австрийцы разбили бесчисленное множество витрин, сожгли больше двух сотен синагог и разграбили тысячи еврейских магазинов. Почти сотню евреев убили на месте, тридцать тысяч еврейских мужчин арестовали и отправили в концлагеря.

Вера с Дмитрием вовремя покинули страну, уговорив кузину Анну Фейгину ехать следом. Соня Слоним уже давно жила в Париже. Но Верина старшая сестра Лена Массальская оставалась в Германии, где повсюду рыскали дружки Таборицкого (убийцы В. Д. Набокова) – по долгу службы, а то и по зову сердца. Лена обратилась в католичество, но Таборицкий без труда опознает в ней еврейку. Набоковы писали друзьям с просьбой помочь Лене выбраться. Но помочь ей не захотели или не смогли, и Вериной сестре уехать не удалось.

Мир узнал о Хрустальной ночи благодаря репортажам – иностранные корреспонденты сообщали из разных городов Германии о смертях и разрушениях, а также об энтузиазме, с каким немцы унижали своих еврейских соседей. Нацистское правительство выписало немецким евреям штраф на сумму миллиард рейхсмарок (приблизительно 400 миллионов долларов на то время) за нанесенный стране ущерб. Несколькими неделями позже на территории старого кирпичного завода под Гамбургом открылся лагерь Нойенгамме – подразделение концентрационного комплекса Заксенхаузен.

В том же месяце Набоков засел за свой первый англоязычный роман. Действие «Подлинной жизни Себастьяна Найта», истории о двух братьях, живущих каждый своей жизнью в физическом и эмоциональном отдалении друг от друга и от родины, разворачивается в Германии и Франции в середине 1930-х годов. Прославленный писатель Себастьян Найт умирает в возрасте тридцати шести лет, и его младший сводный брат В. пытается посмертно сблизиться с ним, углубляясь в изучение личных вещей Себастьяна и работая над его биографией. Точно так же, как Набоков, подумывающий о переезде в Англию или Америку, пробует силы в языке, открывающем путь к международному признанию, вымышленный эмигрант Себастьян в поисках читателя меняет родной русский на английский. Как и следовало ожидать, В. не осуждает брата (и автора). Он уверен: любовь Себастьяна к утраченному языку и родной земле никуда не делась, переход на английский не означает предательства.