Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
Рассвет застал нас на местности из мелких кустарников, расположенных рощицами среди песков без травы. Видно, это была пойма весеннего разлива Волги или какой-то просохший затон. Здесь и остановились. Командир роты и подполковник Иванов сразу уехали к месту предстоящей переправы. Позавтракали. Кухни ушли заправляться водой в Бекетовку. Обстановка здесь резко отличалась по сравнению с предыдущей на южной окраине Сталинграда. Необычно тихо. Не рвутся снаряды, мины, самолеты пролетают, не обращая на нас внимания.
Личный состав спал в кабинах машин, в кузовах поверх имущества. От нас уже ничего не зависело. Придет время — машины поедут и повезут нас. Этим жили люди. Быстрее бы на переправу.
В полдень меня вызвали к командиру роты. Там были замполит Титов, зампотех командира роты Калмыков и инженер-подполковник Иванов.
— Доктор, сейчас поедете со мной как есть, при санитарной сумке обязательно, — сказал Иванов.
— Есть!
Санитарная сумка всегда была при мне, и противогаз, и, конечно, пистолет «TT». Захватил и плащ-накидку не от дождя — от ветра и пыли. Иванов разъезжал в открытой бортовой машине ГАЗ-АА.
Вскоре нас остановили красноармейцы, стоявшие в оцеплении, и дальше ехать на машине не разрешили, несмотря на предъявленные Ивановым документы. Предложили идти пешком к начальству. Съехали с основной дороги в сторону. Машину оставили с водителем и отправились пешком до коменданта переправы.
— Присматривайся и наматывай на ус, что к чему, — сказал мне Иванов.
— К чему присматриваться? — не понял я.
— Смотри и запоминай. Для чего тебя взял, скажу после.
Мы продолжали пробираться вперед. Вскоре остановили на еще одном оцеплении. Посмотрев документы, пропустили. Мы шли мимо колонн автомашин с грузами и военными людьми, мимо машин с ранеными. Вышли к переправе по одной-единственной дороге, проходившей узким горлом по высокой насыпи до самого берега, где был, видно, недавно оборудован причал. Доски, бревна были еще свежие. У причала стоял паром, из которого выгружалось артиллерийское подразделение. Вдоль берега развернута группа палаток, стоят крытые машины, летучки, вырыты траншеи, ведущие в блиндажи, много охраны. Нам показали палатку дежурного по переправе, из которой широкая траншея вела в блиндаж.
Вокруг толпилось много командиров разных рангов. Заняли очередь. Через какое-то время Иванов пробрался к дежурному — подполковнику, который вел регистрацию. Я протиснулся за ним. Тот просмотрел бумаги, зарегистрировал и сказал, чтобы наведались через трое суток. Тогда укажет время и после какой части пойдем на переправу. Мы вышли. Иванов повел меня к причалу. На этот же паром уже шла погрузка какой-то части. Машины пропускались через третье оцепление. Мы пошли к ним. Там каждую машину останавливали у шлагбаума, проверяли документы, сверяли номера машин по списку и по одной пропускали на узкую высокую насыпь, ведущую к причалу. Шли реактивные минометы вперемежку с грузовыми машинами.
— Зачем их отправляют, разве не нужны они фронту? — спросил я Иванова.
— Возможно, для ремонта или на формирование, как мы. Не нашего ума дело. Думай, как нам переправиться.
Что я мог придумать? Шли на паром и машины с ранеными. Их в первую очередь пропускали на всех пунктах оцепления группами на каждую погрузку вперемежку с другими подразделениями.
На насыпи у шлагбаума остановили машину с грузом, крытую брезентом, видно, прорвавшуюся вне очереди. Поверх сидели красноармейцы, командир. Что-то выясняли, ругались. Машина эта задерживала всю колонну. Подошел генерал с пистолетом в руке, пригрозил старшему этой машины, велел слезть людям. О чем-то распорядился, и красноармейцы из охраны, более десятка человек, на руках сдвинули машину к краю насыпи и опрокинули ее с грузом вниз. Остальные вновь двинулись к переправе на паром. Должно быть, прорвалась эта машина из другой части или не числившаяся в документах на переправу. Был потрясен этой жестокой сценой.
— Пошли, — и подполковник Иванов повел меня прочь от переправы. По дороге спросил:
— Какой вывод сделал?
— Строго очень, — ответил я, — скоро не попадем на переправу, а через три дня немец может и сюда прийти, если раньше не удастся переправиться.
— И я так думаю, — сказал он. И несколько промолчав, добавил: — Переправляться будем сегодня ночью и только сегодня.
— Как? — я ничего не понял.
— Сегодня ночью, или вовсе не попадем на переправу. — О чем-то подумал и спросил: — Бинтов много у тебя?
— Целый комплект — мешок марлевый и еще часть комплекта.
— Видел, раненых пропускают без очереди. Надо будет набрать раненых, но и наших людей также нужно перевезти, — шел молча некоторое время, остановился и в упор, держа меня руками за плечи, сказал: — Перевяжешь всех наших, во всяком случае, большинство, за исключением водителей машин, старших и некоторых других. Достану красные чернила — подмажешь перевязки. Ночью сойдет. Наберем часть настоящих раненых, догрузим до наших и сегодня ночью выйдем к переправе. Другого выхода нет. Понял, какая операция нам предстоит?
— Понял, как не понять.
— Вопросы пока не задавай. Присматривайся к местности, обстановке и запоминай.
— Есть присматриваться и запоминать, — ответил я машинально и еще не мог представить, что от меня требовалось. Вернее, все хорошо представил, но не мог понять, как можно на такое решиться. В полном смятении шел за подполковником, оба молчали.
Дошли до стоянки нашей машины. В этот момент начали рваться бомбы над переправой. Из пике выходили «юнкерсы». Стали стрелять наши зенитки. Раздались автоматные очереди.
— Сегодня. Сегодня ночью или никогда, — сказал себе Иванов.
Мы срочно отправились в расположение нашей группы. Решили набрать раненых из какого-то лечебного учреждения и разместить на наши машины. И на часть нашего личного состава наложить повязки и шины — имитировать раненых. Спросил у комиссара, найдет ли красные чернила. Тот ответил, что есть одна бутылка.
— Отдать ее доктору.
Выделили мне в помощь двух человек и с наступлением темноты велели начать перевязки. Между машин отгородил уголок брезентом, и к концу дня каждый командир взвода, отделения по очереди приводили ко мне красноармейцев, и я стал их бинтовать, накладывать шины, подручные средства. Выложил все свои знания по десмургии — правилам наложения повязок. Вокруг стоял смех, шутили друг над другом.
Командир роты и комиссар неоднократно подходили и требовали серьезности, предупреждали, чтобы на переправе стонали, имитировали настоящих раненых. Выделили свыше десятка машин и летучек, в которые планировалось разместить настоящих раненых. Иванов посадил меня в свою бортовую машину, и этой колонной отправились за настоящими ранеными. Долго искать не пришлось. Днем видели пункты сбора раненых. Подъехали к одному из них, нашли начальника, и Иванов сказал ему, что часть наша идет на переправу и обязали нас захватить с собой раненых. Начальник обрадовался нам. Раненых погрузили на машины и в летучки, мне выдали на них эвакуационные карты — карты передового района, для передачи лечебному учреждению, куда они будут сданы. И мы вернулись в свое расположение. Догрузили к ним часть наших «раненых». Остальных погрузили на оставшиеся машины. Это произошло уже поздно вечером. Перестроили колонну и двинулись в направлении переправы. Нас пропустили через первый и второй пункт оцепления. Пропуском были раненые. Стояла непроглядная темень. Проверяли машины фонарями. Район причала — берег, территория вокруг подвергались периодически беспорядочному артиллерийскому и минометному обстрелу. На третьем пункте оцепления машины наши долго держали. Вызывали подполковника Иванова к коменданту переправы, сильно ругали, грозили передать трибуналу, что влезли на переправу вне очереди. Вернуть обратно колонну по узкой насыпи было невозможно и сбросить машины с ранеными с дороги, как это сделали с одной машиной накануне днем, не посмели.
