Павел Фокин - Маяковский без глянца

– Придет усталый, бледный, вижу, расстроенный чем-то, сядет на пол возле меня, положит голову мне на колени, скажет: «Поласкайте меня, мамочка!» Ну, я начинаю перебирать и гладить его волосы, а он закроет глаза и вздохнет: «Ох, как хорошо!» <…>

Рассказывала, как он принес ей ярко-желтый материал с черными полосами и просил: «Мамочка, пожалуйста, сшейте мне желтую кофту», – и подробно рассказал какую – широкую, без пояса. Я говорю:

– Володичка, милый, неужто ты такую кофту наденешь на люди и будешь в ней ходить? А он отвечает: «Обязательно буду, мамочка, вы только сшейте». Ну, я и сшила.

Александра Алексеевна Маяковская:

Володя много ездил по городам России, выступал с чтением своих стихов и делал доклады на литературных вечерах. Особенно много выступал он в Москве, но я на этих вечерах не бывала. На них бывали его сестры.

Володя говорил:

– Мамочка, я не хочу, чтобы вы бывали на вечерах, где меня ругают и нападают на меня. Вам будет неприятно, и вы будете волноваться.

Николай Николаевич Асеев:

Маяковский не был семейным человеком, как это понимается большинством. Он был общественным человеком, без всякого усилия казаться им в чьих-либо глазах. Родней ему были те, кого он считал людьми, стоящими этого наименования. Поэтому и родня им была признаваема в той же мере. К матери он относился с нежной почтительностью, выражавшейся не в объятиях и поцелуях, а в кратких допросах о здоровье, о пище, лекарствах и других житейских необходимостях. Но в этих вопросах, в их интонации была не наигранная забота о здоровье, нуждах, потребностях.

Вероника Витольдовна Полонская:

С огромной нежностью и любовью Владимир Владимирович отзывался о матери.

Рассказывал о том, как она его терпеливо ждет и часто готовит любимые его кушанья, надеясь на его приход.

Ругал себя за то, что так редко бывает у матери.

Матери своей Владимир Владимирович давал в известные сроки деньги и очень тревожился, если задерживал на день, на два эти платежи. Часто я видела в его записной книжке записи:

«Обязательно маме деньги».

Или просто – «Мама».

Александра Алексеевна Маяковская:

В «Окнах РОСТА» Володя работал усиленно, и все мы ему помогали: сестры делали трафареты, размножали рисунки, я растирала краски.

Однажды я неожиданно зашла к нему на Лубянку. Он работал, торопился. Я хотела уйти, чтобы не мешать ему. Он меня ласково принял, угощал чаем со сладостями, разговаривал, но работы не прекращал.

Когда Володя приходил нас навещать, он говорил мне:

– Мамочка, я вам принес немножко денежек.

Людмила Владимировна Маяковская:

Володя, как и мы, любил Пресненский район и часто бывал у нас. И когда приходил, войдет и сразу проходит в ванную. Сначала мыл руки в ванной, а затем здоровался, целовался с нами, спрашивал, что нового.

Мама суетилась, чтобы чаем его напоить, приготовляла вкусные печенья, которые он любил. Угощала любимым вареньем.

Он всегда предупреждал о приходе, звонил по телефону или сообщал через Олю. Оля чаще всех виделась с ним. И он скажет ей:

– В четверг или в среду я приду, скажи маме… Если прийти не сможет, то обязательно потом извинится.

Как-то мы сидели за столом. Мама села рядом с Володей и угощала его. Он повернулся к ней, гладил маму своими большими руками и говорил:

– Мамочка, а что будет, если я вам дачу построю? – Не нужно. Зачем мне дача? – ответила мама.

– Ну, если маленькую. Ведь хорошо будет!

Мама опять:

– Не нужно мне дачи.

Тогда он сказал:

– Ну, автомобиль куплю.

– И автомобиль мне не нужно. Куда мне ездить?

Придумывал еще и предлагал маме, что он ей купит, а маме ничего не нужно было.

Николай Николаевич Асеев:

Мать была сдержанна в выражениях своих чувств так же, как и сам Маяковский. Я был у них два или три раза, буквально упрошенный Владимиром Владимировичем сопровождать его на Пресню. Помню очень маленькие комнатки, помню диван, на котором не умещался Маяковский, кошку, которую он гладил большой рукой, прикрывая ее всю, редкие вопросы, прерываемые длинными паузами. Наконец Маяковский поднимался, говорил: «Ну, нам пора», вкладывая в это «нам» как бы общую необходимость сняться с места. Он обнимал мать, что-то говорил наедине с нею, уходя в соседнюю комнату; и после, выйдя на улицу, повеселевшим голосом крича: «Пошли хвостать!», мчался к остановке трамвая. «Хвостать» – на его языке означало – двигаться, работать, энергично действовать.

Вера Николаевна Агачева-Нанейшвили:

В 1925 году я снова побывала в Москве у тети Саши (А. А. Маяковской. – Сост.) и опять виделась с Володей. Это было до его поездки в Америку. Мы с Олей навестили брата в его рабочей комнате в Лубянском проезде. Он усадил нас за небольшой столик, предложил чаю, угощал вареньем, нежно приговаривая:

– Это розовое варенье моя мамочка мне сварила.

Людмила Владимировна Маяковская:

Маме он привез (Из поездки в Америку. – Сост.) машинку для вдевания нитки в иголку. У нас была знакомая, которая с удивлением говорила об этом:

– Как! Молодой человек, который поехал в Америку, где столько интересного, где у него было столько дел: он должен читать стихи, писать что-то, – и вдруг он вспомнил, что у мамы глаза плохо видят и ей нужна машинка вдевать нитку в иголку. И он ей привез!

Павел Ильич Лавут:

Мать и сестры Владимира Владимировича несколько раз были на выставке. Как-то днем Александра Алексеевна (мать поэта) с Людмилой Владимировной осматривали выставку. Маяковский был трогательно внимателен к ним, водил по выставке, вспоминал.

– Вы, наверное, устали? – беспокоился он о матери (Маяковский был с матерью на «вы»).

Прощаясь, он поцеловал ее, а свидетелям этой сцены сказал, словно извиняясь:

– Ну, маму поцеловать можно!

Ольга Павловна Беюл:

Незадолго до своей кончины, рассказывала Александра Алексеевна, он пришел какой-то тихий и задумчивый.

Я его спрашиваю: «Володичка, что с тобой, милый? Расскажи ты мне, я же вижу». А он руки мне целует и засмеялся: «Не волнуйтесь, мамочка моя милая, у меня все хорошо».

Брат

Николай Николаевич Асеев:

В отношениях с сестрами была тоже родственность старшего в семье, хотя он был младше сестер. Но длительных семейных разговоров он не заводил, да и недолюбливал. Вкусы, очевидно, были разные. По крайней мере, те разы, которые я бывал у него в семействе, было заметно, что разговоры, помимо самых необходимых предметов, не клеятся. Да и меня он так усиленно тащил поехать к родным, что казалось, ему нужен был громоотвод от громыхания голоса Ольги Владимировны и молний, сверкавших в глазах другой сестры, Людмилы, кажется обижавшейся на некоторую отчужденность Владимира Владимировича от родственных традиций.