Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний

Затей было немало. Их порождало время. Много причудливого и забавного, уродливого и неуклюжего, но иногда и незабываемо-прелестного, чудачного придумывали в те годы и в Москве, и в Ленинграде. Старалась не отставать от затей на фронте искусств и провинция. Странно было бы, если бы не увлекалась этим и одесская молодежь.

Не чурался веселой компании и Багрицкий.

Однажды Багрицкий всех нас поразил новостью. Стало известно, что в допре (Дом принудительных работ — так называлась тогда тюрьма) содержится в заключении молодой разбойник — такой же, каким был герой одноименной повести Леонида Андреева Сашка Жигулев. И этот молодой разбойник по имени Сашка тоже рыцарски выступал в защиту бедных, униженных и оскорбленных, грабил богатых, кулаков и награбленное отдавал неимущим, даже якобы спускал под откос поезда. «Сашка Жигулев да Сашка Жигулев!» Образ доброжелательного разбойника овладел нашим воображением. А как же это заманчиво, интересно — показать такого разбойника москвичам! Говорили, что он — паренек из одесского Александровского парка, другие — с Молдаванки, но и те и другие утверждали, что Сашка, кроме всего, сочиняет еще и стихи и песни.

Нужно сказать, что одесская тюрьма тоже была как бы городской достопримечательностью, вроде приморского бульвара, Привоза или оперного театра. Еще хорошо помнили, как в первый же год Октябрьской революции в мрачной тюрьме была провозглашена Тюремная республика. Основателем и первым президентом республики был не кто иной, как Григории Котовский, в ту пору сидевший в тюрьме, где приговор к смертной казни заменили ему пожизненным заключением. Говорили, что на стенах тюремных камер еще можно видеть цитаты из «Манифеста Котовского», выцарапанные в камне. Разве одно это не интересно?

Молодым легендарным разбойником заинтересовались и Багрицкий, и Светлов, и Голодный.

К тому моменту в Одессу приехал еще и критик Лелевич, но тот поселился где-то за городом. Миша Светлов, с которым я сблизился, пожалуй, больше, чем с Голодным, недолюбливал рапповскую непреклонность Лелевича; гораздо охотней он говорил о неизменном покровителе литературной молодежи — критике и редакторе Воронском. Старый революционер, подпольщик, кстати сказать, знававший и одесское революционное подполье, Воронский, несомненно, умел привлечь симпатии молодых людей и своим революционным опытом, и романтической настроенностью. Миша Светлов говорил: «Нет, он не сектант, как Лелевич». Светлов часто — и в узком кругу и с эстрады — читал стихотворение, посвященное Г. Лелевичу: «На море». С первыми набросками этого очень «светловского» стихотворения, полного юмора и иронии, Миша Светлов знакомил пас уже тогда, в Одессе:

Ночь надвинулась на прибой,Перемешанная с водой…Там под ветра тяжелый свистЖдет меня молодой марксист.Окатила его сполна Несознательная волна.Он — ученый со всех сторон,Поведеньем волны смущен.И кричит, и кричит мне вслед:— Ты погиб, молодой поэт,Дескать, пробил последний часОторвавшемуся от масс!

— Что ж, — в тюрьму так в тюрьму! Хотя теперь и называется это ДОПР, — сказал Светлов, когда мы посвятили его в свой замысел посетить легендарного Сашку Жигулева. — В тюрьму так в тюрьму! Мы давно это заслужили, мы, оторвавшиеся от масс…

И вот на самом деле мы добились разрешения посетить ДОПР, не так уж было это и трудно — добивались и не того.

Помнится, когда появилась надобность, для выступления молодых революционных поэтов отвели сцену знаменитого одесского оперного театра. В самодеятельном Синтетическом театре шла пьеса Олеши — «Игра в плаху», а для постановки левого спектакля «Ничевоки» (по Евреинову) мы получили арену цирка на несколько вечеров.

Задолго до спектакля по городу расклеивались загадочные афиши, система которых была придумана Кирсановым. Сначала на первом листе афиши появилось одно только слово: «Ничего». Потом слово появилось полностью «Ничевоки» с тремя восклицательными знаками. И уже после этого — более или менее толковый текст, извещавший, что означали первые недомолвки и что это за великолепное зрелище предстоит одесситам в цирке.

Действительность превзошла все залихватские намеки. Соответственно идее спектакля на арену цирка выехал на мотоцикле и почему-то в голубых кальсонах наш идейный руководитель украинский поэт Леонид Недоля. Мотоцикл стрелял, над головой пышношевелюристого Недоли трепетал плакат: «Долой всяческую мертвечину и мещанские предрассудки!»

По всему барьеру венком сидели «юголефские девочки» в трусиках, как купальщицы. Многие из них с ужасом обнаруживали среди зрителей своих пап и мам, каким-то образом узнавших о любопытном спектакле, сокрушающем предрассудки при участии их детей.

Теперь легко понять, что отчаянным «ничевокам» не так уж хлопотно было проникнуть в ДОПР — тем более что ДОПР — не тюрьма. И все-таки мы шли туда, должно быть, с таким же чувством, с каким иные шли на спектакль ничевоков.

И вот наша компания — перед начальником одесского ДОПРа. Он познакомился с мандатом, скосил на нас один глаз и спросил благожелательно:

— Очень хорошо, что же вас интересует?

Светлов в это время рассматривал транспарант во всю стену над нашей головой.

«Ты не в тюрьме: ДОПР не наказывает, а перевоспитывает».

— А что вы успеете сделать с нами за полчаса или час? — весело спросил он начальника ДОПРа. Тот так же весело сумел ответить:

— Покажем вам все, что вы хотите.

— А может быть, есть уже и перевоспитанные? — добавил Багрицкий. — Они у вас не в пелеринках?

На первый взгляд, тюрьма как тюрьма. Наверху огромный купол со стеклянным фонарем дневного света, вокруг вдоль железных, чугунных балконов в несколько этажей двери камер с глазком и с номером камеры. Гулко. Как ни странно, много движения: по всем этажам довольно независимо шныряли люди — кто с миской в руках, кто с ведром, наполненным щами, или с подносом с хлебным пайком, а кто и с книгой в руках. Разило вареной капустой. Мы пришли в обеденное время. Заключенные оглядывали нас задорно, а мы посматривали на них все-таки не без опаски, и, признаться, хотелось скорей обратно к солнцу, на воздух.

Вдруг Светлов спросил у начальника:

— А лилии или тюльпаны у них есть?

— Какие тюльпаны? Не понимаю.

Светлов стал серьезно объяснять, что во Франции есть такая тюрьма — «тоже вроде ДОПРа: система открытых дверей», — где арестантам удалось вывести самые лучшие сорта тюльпанов.