Лин фон Паль - Проклятие Лермонтова

Беличенко объясняет и этот парадокс: там же, на водах, пользуется серными ваннами генерал-майор Вольховский, готовый посодействовать Лермонтову отличиться в боях. Для этого Лермонтова просто прикомандировывают не к стоящему в Грузии Нижегородскому полку, а в закубанский отряд того же полка. А 31 июля появляется запись о прикомандировании его к Тенгинскому пехотному полку. И когда Нечволодов, непосредственный начальник Лермонтова, присылает в сентябре в закубанский отряд продовольственный аттестат на денщика офицера Лермонтова, командир этого отряда сообщает, что прапорщика Лермонтова в отряде не имеется. Генерал Розен причислил Лермонтова в расквартированный в Анапе эскадрон полка, который должен был обслуживать приезд государя. Но – какого полка? Беличенко считает, что в эскадрон Кавказского линейного войска, то есть в казачий полк. И тогда, объясняет он, понятно, почему Лермонтов переезжает по всей линии, по ее левому флангу. Из этого назначения Беличенко выводит и «дело о пропавших письмах».

Висковатов считал, что этот пакет с письмами поэту вручили в Москве. Однако, если в Москве, то непонятно: а зачем? Сына старшие Мартыновы только что видели. Какие такие события могли стрястись, чтобы ему вслед слать письма? Однако старшие Мартыновы собирались лечиться летом на водах. В то же самое время и на тех же водах был и Лермонтов, который потом отправлялся в полк. Вот там-то и тогда-то Мартыновы и вручили ему пакет с письмами. Сына они не видели с весны. Это объяснение – наиболее внятное из всех, которые мне приходилось встречать, хотя и оно не объясняет, почему история с письмами спустя четыре года могла стать причиной дуэли!

По Беличенко, поэт выезжает в расположение своего отряда в сентябре. И вот теперь путь ведет его в Тамань. Там происходит его столкновение с контрабандистами, и оттуда, дождавшись хорошей погоды, он морем плывет в Геленджик, успевая или не успевая к визиту императора. А уж из Геленджика совершает переход на Ольгинский кордон и прибывает туда 29 сентября (эта дата есть в бумагах). И оттуда приходит рапорт командира закубанского отряда генералу Розену, что «первый период экспедиции окончен, а второй Государь Император в бытность его в Геленджике изволил отменить, а потому я предписал вместе с сим прапорщику Лермантову отправиться к своему полку».

Вот тогда-то и начинается большое путешествие Лермонтова по Кавказу, о котором он сообщал поздней осенью другу Раевскому: «с тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…»

Выполняя предписание, Лермонтов движется в Тифлис, не зная, что еще 11 октября император его «помиловал» и отдал распоряжение перевести в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк корнетом. Он проделает весь путь от Ставрополя до Тифлиса, чтобы об этом узнать. И расскажет Раевскому в письме, что «два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке лезгин», а побывав в Тифлисе, добавит: «Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! – Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».

В начале ноября оказавшись в Тифлисе, Лермонтов получает распоряжение отправиться в Караагач, где стоял тогда его Нижегородский полк, поскольку приказ о его переводе в Гродненский еще не дошел. Но полк в это время был отправлен в Кубу, где вспыхнуло восстание, а потом был переведен в Шемаху. Так что Лермонтову пришлось добираться до Кубы и Шемахи, а оттуда вместе с полком возвращаться в Кахетию. Во время недолгого пребывания в Грузии он успел посетить свою троюродную тетку Прасковью Ахвердову, воспитательницу Нины Чавчавадзе, жены и вдовы Грибоедова, равно как и саму семью Чавчавадзе. А 25 ноября до Тифлиса дошел наконец-то императорский приказ, и Лермонтова выключают из списков полка, а он сам покидает Грузию в начале декабря, когда и пишет другу Раевскому резюмирующее пребывание на Кавказе письмо с характерными словами в конце: «Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским. Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а, право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта и серьезно думаю выйти в отставку».

Совсем отвык от «фронта», то есть от муштры и смотров, и хотелось бы остаться на Кавказе… Но он «прощен» переводом в гвардейский Гродненский полк, который стоит в глуши, в Новгородской губернии. Вместо гор – болота, вместо кавказских вольностей – строгость во всем. Правда, и в эту глушь он увезет массу кавказских впечатлений и воспоминаний. Теперь он точно знает, где происходит действие его поэмы «Демон», – на Кавказе. На Кавказ он поместит героев своей будущей прозы. За этот год он увидел и перечувствовал много больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. И все сразу превращалось в материал для стихов и прозы. В этот год, хотя тело его ходило по горам, читающей публике было представлено стихотворение «Бородино». Написал его он, очевидно, еще в Москве, по дороге на Кавказ, но в предвкушении ратного труда, в котором так и не принял участия.

Лежа на больничной койке, он сочинил и другое стихотворение – о защите честного имени, пусть и ценой жизни. Если хотите, это все о том же – о вызове, брошенном всесильному царедворцу, об отмщении за поруганную жену – в былинно-песенном исполнении. Песня про купца Калашникова будет опубликована в следующем году, но на оригинале указан год – 1837. Столкновение правды и неправды, правды жизни и правды души. Реальности и иллюзий. Кавказ, который он помнил, по сути тоже оказался иллюзией. Если с детства он помнил Кавказ как земной рай, то в 1837 году он попал в земной ад. В детстве он был избавлен от зрелища войны, она происходила там – далеко, за пределами земного рая, и в основном – в его воображении. В 1837 году он оказался на реальном, а не воображаемом Кавказе. На этом Кавказе уже много лет шла война. Но удивительно – там, где шла война и могли убить, дышалось легче, чем в мирной России. Ему, вероятно, очень не хотелось возвращаться. Но увы! Возвращался он – как и уезжал – по высочайшему повелению и по казенной надобности…