Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Ты читал «Бранда»? Я не так уж был им потрясён. Не знаю, как бы я реагировал, если бы прочёл его сейчас. У Ибсена я больше всего люблю «Кукольный дом» и «Воркмана». В начале летних каникул прочёл «Бунт» Вилье де Лиль-Адана. Это «Кукольный дом», появившийся до «Кукольного дома», – пьеса построена буквально на том же материале. И это весьма примечательно. Она появилась в 1870 году, а значит, задолго до «Кукольного дома» (1879 год).
Недавно гулял за городом и увидел, что уже наступает осень. Вышел на берег речки Тамагава – трава между галькой пожелтела и пожухла, даже плывущие по небу облака, казалось, уносятся в безвозвратную даль. Хиро, Татикава, Фукуду – деревни, выстроившиеся вдоль берега Тамагава, я каждую осень по многу раз прихожу сюда с тех пор, как прочёл «Мусасино» Доппо. Кора дзелькв белая, и вот наступает время, когда она сверкает в лучах осеннего солнца – тогда листьев, усыпающих крытые тростником навесы, становится с каждым днём всё больше и больше. В небе, которое отражает зеркало в красноватом стекле витрины парикмахерской, стоит беспрерывный гомон – кричат сорокопуты. Спокойно бредёт хромой пёс. На солнечной стороне улицы раздаётся резкий голос бродячего торговца в синих перчатках, прикрывающих лишь тыльную сторону ладони. На красных цветах памелы, растущих за оградой сельской управы, на цветах патринии на кладбище уже лежит печать осени. Осень запаздывает.
Рю
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
13 сентября 1913 года, Синдзюку
Мать принесла мне благодарственное письмо от тебя. Вскрыв его, я увидел, что в конверте лежат твоё заявление о переводе в Киотоский университет и письменное объяснение. Видимо, ты по ошибке вложил их в письмо ко мне, поэтому срочно посылаю их тебе обратно. Я понимаю, что перевод дело серьёзное, но зачем так спешить. (…)
С пятнадцатого начинаются лекции. Английский будет преподавать Сайто Исаму. Немецкий – Оцу-сан. Это, конечно, малоинтересно. Среди студентов на удивление много старичков.
Время (три дня в неделю – общий курс психологии) не позволит мне посещать ни Гёсэй (францисканский католический колледж), ни Гайго (институт иностранных языков). Французский думаю отложить до будущего года. (…)
ПИСЬМО АСАНО МИТИДЗО
18 сентября 1913 года, Синдзюку
Жизнь в колледже показалась бы тебе очень интересной. В учебнике немецкого языка, по которому мы занимаемся на втором курсе первого колледжа, есть рассказ о том, как в одном итальянском университете студентов ели блохи. У нас на втором этаже столько блох, что мы часто повторяем: «Я вчера был тем самым студентом, которого ели блохи в Италии». Буду и в дальнейшем подробно рассказывать тебе, что представляет собой жизнь в колледже.
Разные кружки однокашников присылают приглашение присоединиться к ним. Но пока лично не познакомлюсь с ними, сказать, что они представляют собой, не могу. Лишь один, как мне кажется, стоит того, чтобы вступить в него, – и потому, сколько времени потребует участие в нём, и по провозглашённым моральным принципам, и потому, что не требует рекомендаций.
Лекции совсем не интересные, об остальном я пока ничего не знаю, вижу только, что выпускники первого колледжа хорошо знают немецкий язык. (Во всяком случае, на моём отделении.) Бодрое настроение, которое было у меня, когда я поступил в первый колледж, с каждым годом убывает, и у меня даже такое чувство, что в конце концов я превращусь в буржуа, не способного испытывать к чему-то живой интерес. Меня это очень огорчает. (…)
Акутагава-сэй
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
17 октября 1913 года, Синдзюку
Ходил на «Электру».
Представление в театре шло в таком порядке: первой была показана «Репетиция «Макбета», второй – «Дом чаеторговца», третьей – «Электра», четвертой – «Женская роль». Первая представляла собой перевод Мориса Беринга «Репетиции «Макбета», второй была новая драма Мацуи Мацубы, четвёртой – комедия Огай-сэнсэя.
Не хочется говорить, почему начали с «Репетиции «Макбета». Но всё же скажу. В японском театре, чтобы привлечь зрителя, прибегают к пантомиме. Я даже думаю, что с этой точки зрения «Репетиция «Макбета» была выбрана специально, чтобы взволновать зрителя. Эта play[112] взята из «Diminutive dramas»[113]. Я как-то приносил эту книжку, ты её должен был видеть, и среди включённых в неё plays это самая крикливая. Все актёры, участвующие в репетиции, капризничают, переругиваются, одни просто злятся, другие ещё и вопят – в общем, более крикливой пьесы в жизни своей не видел. Подобная комедия была бы вполне уместна, если бы шла в финале, чтобы развлечь зрителя, но до «Электры» играть такую пьесу – полнейший абсурд.
Ещё меньше мне понравился «Дом чаеторговца». Декорации прекрасные, а сама пьеса никуда не годится. Приходит даже мысль, что у Мацуи-сана не всё в порядке с головой. Сюжет такой. Чайная лавка «Касугаи» разоряется, и старик-хозяин, чтобы получить страховку, доходит до того, что решается поджечь её. В это время его дочь О-Хана, которую в Токио на Симбаси называли «литературной гейшей», оставляет своё занятие и возвращается домой, но, видя, что произошло, она отдаёт скопленные трудом продажной женщины две тысячи иен, сделав вид, что их прислал ей пропавший без вести брат, и снова уезжает в Токио. Отец и брат, не зная, что у неё на душе, ругают её, говоря, что она неблагодарная. Прежде всего – что нового узнали мы о времени, в котором живём? Поджечь дом ради получения страховки – такое мы много раз видели в фильмах. Девушки, продающие себя, чтобы спасти честь своего дома, – и это нам давно известно из пьес, которые ставятся в театре Соси, – давным-давно мы познакомились с такой героиней, как Кару Кампэй. Можно ли назвать пьесу «Дом чаеторговца» social drama[114] лишь потому, что О-Хана стала «литературной гейшей»? Можно ли сказать, что автором решается женский вопрос? Только лишь потому, что он сам это утверждает?
А теперь об «Электре».
Серая каменная стена. Каменные колонны. Красная крыша. Серый каменный колодец. Рядом – чахлая зелень. Scene – прекрасная. Действие начинается с того, что выходит несколько женщин с кувшинами для воды. Начало показалось мне скучным. Перевод ужасный. Приведу лишь один пример:
– Ты бы посмотрела, как она смотрела на нас, – со злобством, точно дикая кошка…
Вот так говорят герои. Хотя действие и происходит в Греции, всё равно слишком уж грубая спартанская речь. Так же сухо и неинтересно говорила вышедшая на сцену Клитемнестра. Это всё то же проклятье перевода. На Клитемнестре было ярко-красное платье и ожерелье из драгоценных камней, сверкали два золотых кольца и
