Бархатная книга. Мудрые истории о любви, дружбе и счастье, которые дарят тепло и вдохновение - Анна Валентиновна Кирьянова
Это во время войны в магазин, где не было съестного, зашла легкомысленная девушка и говорит: «Продайте мне купальник с рюшами, вот этот». Почему-то в обгоревшем Гостином дворе торговали шнурками и купальниками в блокаду – надо же чем-то торговать. И все заулыбались, обступили эту исхудавшую девушку и стали спрашивать: «А разве война кончится к лету?» Девушка сказала легкомысленно: мол, конечно, кончится и купальник понадобится!
Какие рюши, какой купальник? Ужасы и гибель кругом. Но настало лето, затем другое, и война кончилась. И девушка этот эпизод потом рассказывала мемуаристам, когда старушкой стала. Она выжила, и, возможно, выжили другие – те, что улыбались и спрашивали.
Тургенев замечательно говорил, что иногда надо бросить мрачные мысли и отдаться детскому легкомыслию. И будешь спокойно спать, как ребёнок. И такой искренний легкомысленный человек приносит счастье и удачу. И все действительно налаживается удивительным образом. Сколько раз я это замечала, есть у меня такие друзья. И мы шли гулять в парк, болтая о всяких пустяках. Часто это полезнее мрачного обсуждения. Детское благое легкомыслие…
Мы снова будем вместе
В детстве, когда болела, я часто оставалась одна дома. Мама и папа работали врачами, и не могли надолго оставлять пациентов. Зимой быстро становилось темно. И страшно одной в пустой квартире. На горле – колючий шарф, для прогревания. Но можно было смотреть в окно – там светил ярко фонарь. И падал крупными хлопьями снег. Подбородком упрешься в подоконник, и кажется, что не страшно совсем. Пустынная улица, тихий вечер, месяц на небе. И в другом окне – мальчик в пижаме. Худенький, с челочкой и тоже с шарфиком. Тоже болеет. Помашешь ему рукой, и он машет в ответ. Или показывает машинку. Но ему не очень удобно махать – он на костылях. Так проходит вечер в тихой игре, а потом повернётся ключ в дверях – мама пришла! Или папа! И страхи забыты, и мальчик, и я снова в своей квартире, дома, где светло и не страшно.
Так проходил день за днём, а потом настала весна, и можно было гулять во дворе, а в окно смотреть незачем. Но я мальчика всё равно помнила и мне жалко было его, что он на костылях. И я всё ждала, что, может, он выйдет гулять, но никак не могла понять, в каком доме он живёт. И найти его окно не могла – весною все окна одинаковы. Наверное, он в своём дворе гуляет. Я сходила и посмотрела, хотя в чужой двор меня не пускали гулять. Но мальчика не было там.
Прошло очень много лет. Скажем, тридцать. И мы разговаривали с моим близким другом зимним вечером. Он тяжело болел, и жить ему оставалось недолго. Он полюбил длинные тихие разговоры вечерами, хотя раньше был суровый и сильный человек, молчаливый и замкнутый. Жизнь суровая была. И не больно он любил всякие «телячьи нежности» и беседы о детстве. А потом – полюбил. Когда многое понял. Страдание некоторых людей меняет к лучшему. Мы много лет дружили уже во взрослой жизни. Сразу ужасно понравились друг другу, с первого взгляда. И продружили до последнего его дня. И он всё чаще вспоминал детство.
Он в деревне жил, далеко в глуши. И очень болел, ходил на костылях. Его клали в деревенскую больницу, где он лежал один в палате. А родители работали. И зимними вечерами он боялся оставаться один. Подходил к окну. Там, за окном, светил фонарь. И снег шёл крупными хлопьями. И светилось ярко окно, а в окне – девочка стояла. И махала рукой. И он в ответ махал – машинкой. Так проходил вечер. И когда его мама забрала из больницы, он хотел найти девочку, но вокруг и домов-то не было. Вокруг больницы было белое снежное поле, башкирская степь. Но девочка точно была! Была, конечно. И окно было, и девочка, и фонарь, и снег. И жизнь. А когда пройдёт эта жизнь, мы снова будем вместе, ведь расстояние ничего не значит. И время – всего лишь свойство сознания.
Вот оно – окно. И иногда я вижу своего друга. Таким как когда-то, с челочкой. Мальчика в окне.
Пустота
Пока гневаешься на человека, обижаешься, споришь – это не страшно. Это бывает. Любовь и дружба могут вернуться с новой силой. И даже обоюдная драка этому не помеха, хотя драться нехорошо. Но бывает, человек скажет или сделает такое, что попросту исчезает для нас. Как город, который мы проехали. И огни, и здание вокзала, и башенки, и деревья, и перрон – всё исчезает из поля видимости. Города больше нет. Хотя он есть, конечно. Его для нас нет. А человек приходит и разговаривает. Продолжает общаться. И возможно, жаждет примирения. Он понимает, что гнусность совершил, хотя даже себе не признается в этом. И спрашивает: «Ты ещё сердишься?» А ты с чистой совестью отвечаешь: «Нет, нисколько!» И действительно не сердишься – как можно сердиться на пустоту. Смотришь на ботинки или пальто. На шевелящиеся во время разговора губы. В пустые глаза. Или читаешь пустые строчки ненужных слов. Вежливо и вяло отвечаешь: «Ну что ты! Все в порядке. Просто я очень занят, мне некогда отвечать».
В самом деле, что ответишь пустому месту? Или ботинкам и оловянным глазам? Плечами пожмешь и закончишь томительную беседу с совершенно чужим человеком. Вежливо попрощаешься. И забудешь. Поезд едет дальше. Чужой город и чужой человек остались позади, попросту исчезли. И нет ни сожаления, ни боли, ни обиды. Только пустота.
Нельзя переходить последнюю грань в словах и поступках. Если что-то становится непереносимым, оно перестает на нас действовать и влиять – так устроена психика. И ссора – не самое страшное. Помириться можно. Страшно, когда исчезает реакция.
