Жан Маре - Парижские тайны. Жизнь артиста

– Не может быть!

– Это Ален Лобро!

– Если это правда, я плюну ему в лицо. Вы Ален Лобро?

Он не отвечает. Я повторяю:

– Вы Ален Лобро?

Он отвечает:

– Да.

И я плюю. Он встает. Предполагая, что он собирается драться, наношу удар первым. Маленький хозяин ресторана, поднявшийся следом за мной, бросается нас разнимать.

– Только не в моем ресторане! Только не в моем ресторане! У меня опять будут неприятности.

– Хорошо. Я набью ему морду на улице.

Спускаюсь вниз. Посетители умоляют меня быть осторожным.

– Лобро служит в гестапо. Нас расстреляют, – говорит Жан.

– Ты тут ни при чем, – сказал я. – Я не думаю, что он служит в гестапо, но я обещал набить ему морду, и я это сделаю. Ты видишь, я совершенно спокоен.

Я ждал более получаса. Он не спускался. Наконец я увидел его с Эберто и другим его спутником. Они вышли. Я пошел за ними. Ливень не прекращался. У Лобро в руках толстая четырехгранная трость. Я вырываю ее у него. Если я воспользуюсь тростью, то могу его убить. Я швыряю ее на другую сторону бульвара Батиньоль и бросаюсь на него с кулаками. Он падает, разбив при этом надбровную дугу, зовет на помощь. Он не защищается, а я продолжаю наносить удары, выкрикивая: «А Жан-Луи Барро, что он вам сделал? А Берто? А Бурде?» В бешенстве я перечисляю все его жертвы. Рассчитавшись с ним, возвращаюсь в ресторан. Меня угощают шампанским. Лобро тоже возвращается, чтобы вызвать полицию. К счастью, маленький хозяин ресторана уже отключил телефон.

Мы с Жаном возвращаемся домой под проливным дождем.

– Нас арестуют, – говорит он.

– Тебя, конечно, нет. А меня – может, и арестуют. Что сделано, то сделано.

Наследующий день меня разбудил телефонный звонок. За ним последовали другие. Весь Париж – актеры, директора театров, весь театральный мир – поздравляет, благодарит.

«Пишущую машинку» снова запретили. А у меня, как по волшебству, прошла хрипота, от которой я не мог избавиться в течение нескольких недель. Как будто этот акт справедливости высвободил все мое существо. Со стороны полиции не было никакого беспокойства. Ален Лобро ничего не предпринимал. А может быть, немцы не пожелали отомстить за своего приверженца.

Репрессии последовали минимальные. На следующий день все газеты объявили меня «самым плохим актером Парижа». А еще днем позже Мари Белл предложила мне поступить в «Комеди Франсез».

Я просил Жана написать пьесу в стихах. Он обещал выполнить мою просьбу при условии, если я стану актером «Комеди Франсез». Поэтому мы с Мари Белл быстро пришли к согласию. Она хочет иметь Ипполита, я хочу играть в трагедии, которая пока не существует, – нет ни плана, ни сюжета, ни стихов.

Я спросил у Мари Белл, что нужно для того, чтобы поступить в «Комеди Франсез».

– Достаточно, чтобы я об этом попросила, – ответила она.

Вскоре я получил официальное письмо, в котором говорилось, что в «Комеди Франсез» стало известно о моей кандидатуре, и сообщался день прослушивания. Мне предложили записаться. Я предупредил Мари Белл. Она уверила, что это формальность, все заранее решено в мою пользу. Я согласился пройти прослушивание, по совету Жана попросив о том, чтобы оно состоялось в частном порядке. Я опасался, что публичная неудача поставит меня в смешное положение. Мне ответили: «Будете делать, как все». Тогда я прошу разрешить мне по крайней мере пройти первым или последним. Оказывается, прослушивание проходит в алфавитном порядке. Накануне один из моих друзей, у которого солидные связи в «Комеди Франсез», сообщил, что мне собираются отказать. Это западня. В ответ на такое беспричинное оскорбление я решил не участвовать в прослушивании. Он одобрил мое решение.

И тут меня охватывает ярость. Ярость сродни моей любви к риску. Они увидят, что такое настоящий Ипполит! Я буду бороться.

Хотя прослушивание должно проходить в обычной одежде, ночью я крою и шью костюм. Я слегка гримирую тело и лицо, чтобы добиться легкого загара. Реплику мне подавала Мари Белл. В результате я был единогласно принят.

Некий Макс Франтель превозносил меня до небес на первой странице «Комедиа». На следующей неделе этот же журналист поместил на том же месте, в той же газете, ужасную статью, утверждая, что прослушивание было подстроено и мой успех определен заранее. Доказательство тому якобы то, что реплику мне подавала Мари Белл. Он обвинял меня в том, что я пробрался в «Комеди Франсез» как вор, чтобы завладеть ролями Жана Вебера, Жюльена Берто. Чего там только не было! Я бросился в кабинет администратора театра Водуайе, требуя дать опровержение. Он отказался.

Я послал в «Комедиа» открытое письмо и потребовал его опубликовать в газете на том же месте. Оно было подписано Жаном Маре. На самом деле автором письма по моей просьбе был Жан Кокто.

В этом письме восстанавливалась истина: это не успех, а отказ был предрешен заранее. В «Комеди Франсез» разразился скандал: неслыханно – молодой актер позволяет себе самостоятельно отвечать, не спросив разрешения! Меня вызвал Жан-Луи Водуайе: «Как вы посмели?» Я почувствовал себя учеником коллежа.

Короче говоря, все это начиналось плохо. Скандал, которого я не искал, разразился.

Запершись в своей маленькой потайной комнате, Жан работал над «Ринальдо и Армидой». Он не писал с тех пор, как вылечился от наркомании. Я с облегчением вижу, что он снова работает, но уже не ночью, как прежде, а днем. Создавая пьесу, он думает о четырех персонажах, которых должны сыграть Мари Белл, Мари Марке, Жан Шеврие и я. Пьеса тотчас же была принята к постановке в «Комеди Франсез». Все мы находим произведение восхитительным. Лично я очень горжусь Жаном. Прекрасные стихи, одновременно классические и романтические, написанные в особом, присущем Жану стиле.

Пьеса была написана как опера: с соло, дуэтами, квартетами. Берар должен был готовить декорации.

До постановки «Ринальдо и Армиды» мне дали маленькую роль Фабиана, наперсника Септимия Севера в «Полиевкте»[19]. Я заменял отсутствующего актера.

Морис Эсканд, играющий Севера, присутствует на репетиции. Вместо того чтобы произнести всю реплику, он быстро бормочет что-то, подчеркивая последнее слово, кивает головой с видом: «Твоя очередь». Я смущаюсь. Молчу. Слышу, как администратор кричит из глубины зала:

– Так вы даже текста своего не знаете?!

– Знаю, но я привык отвечать на смысл фразы, а не на слово.

Взбешенный, я ухожу. Новый скандал. Вечером мне позвонил Жан-Луи Барро:

– Спасибо, Жанно, Фабиана теперь придется играть мне.

До «Федры» и «Ринальдо и Армиды» я должен сыграть Ахилла в «Ифигении»[20]. В служебной записке читаю, что ни один актер, занятый в этой пьесе, не сможет взять отпуск.