Иван Просветов - 10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

«Отец постоянно рисовал. Особенно он любил работать акварелью, цветными карандашами, пастелью. Это были наброски, портреты, натюрморты и пейзажи, а также фантазии, иллюстрировавшие его творческие замыслы. Очень он любил рисовать море, обычно северное, бурное, под клубящимися мрачными тучами, но с ярким просветом среди них.

К вещам отец был равнодушен, но любил полки с книгами, восточные редкости и ковры. Насколько я помню, больше всего он ценил тюбики с хорошими красками: «Сколько можно нарисовать!». Любил плотную чистую белую бумагу и чтоб ее было побольше: «Сколько на ней можно написать!», и крепкие кожаные чемоданы: «Далеко можно с ними заехать!».

В январе 1925 года отцу исполнилось пятьдесят лет. Летом прежние друзья помогли ему перейти на другую, более интересную и лучше оплачиваемую работу – экономистом в правление Госбанка СССР. Этот переход значительно улучшил быт нашей семьи, но еще более отдалил отца от литературы и искусства. Вскоре в «Финансовой газете», газетах «На вахте» и «Кооперативный путь» и некоторых специальных журналах стали появляться статьи В. Яна на финансово-экономические темы…».

Цифры – штука лукавая, но большой статистике хотелось верить. Василий Григорьевич изучал декабрьский выпуск бюллетеня Бюро конъюнктурного совета Госплана. Вывод однозначный – экономика советского государства окрепла в поразительно краткий срок. НЭП – уникальный сплав государственной, кооперативной, артельной и частной собственности и инициативы в промышленности, сельском хозяйстве и торговле – приносил замечательные плоды. Урожай пшеницы в 1925 году составил 97% от уровня 1913 года, выплавка выросла до 64%, добыча угля – до 72%, выработка хлопчатобумажной пряжи – 88%. Экспорт товарной продукции достиг почти 50% в довоенных ценах. И еще Янчевецкого удивляло отношение советской власти к недавним злейшим врагам. Ленинградское рабочее издательство «Прибой» напечатало мемуары белогвардейца-монархиста Шульгина и эмигрантскую повесть «Конь вороной» Савинкова. Госиздат открыл подписку на пятитомник «Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев» – сборники воспоминаний Керенского, Милюкова, Краснова, Деникина, Дроздовского, Сахарова, Будберга и многих других [24]. Конституция РСФСР, принятая в мае 1925 года, провозгласила свободу выражения мнений и свободу совести, в том числе религиозной пропаганды. Никто в Советском Союзе, кроме партийной «верхушки», не предполагал, что весь этот экономический и идейный либерализм закончится через несколько лет.

«Поступив в Госбанк, отец не оставил своих занятий с детьми. Он организовал пионеров – детей сотрудников банка в литературно-театральный кружок, читал им лекции, ставил пьесы, занимался музыкой… Это было последнее увлечение отца детскими пьесами в Москве. В октябре 1926 года он уволился из Госбанка и готовился к отъезду в Среднюю Азию».

Совнарком Узбекистана подготавливал первый пятилетний план. В Самарканд, столицу республики, съехались специалисты по всем отраслям народного хозяйства. Янчевецкий вначале работал экономистом узбекского ВСНХ, затем Сельхозбанка УзСССР. «Дело чрезвычайно интересное, – писал он домой. – На меня начинают наваливать всевозможные вопросы и материалы финансового и кредитного характера, так что приходится много изучать, чтобы поспевать за теми лихорадочными темпами жизни, какими несется молодая республика… Я очень доволен, что участвую в процессе воссоздания промышленности – здесь я нужная спица». И добавлял: «Приезжайте, здесь вы увидите кусочек восточной сказки – начало 1001-й ночи…» [25].

Лето 1927 года Мария и Миша провели в Самарканде. «Наш домик, окруженный фруктовым садом, был в конце нового города, – вспоминал сын Яна. – У плотины арыка возле тутового дерева лежал белый обтесанный камень, и под ним покоился какой-то ишан, так что отец и Мака шутили, что „мы живем под охраной святого“… Стоило только отойти от нового города, и окружала старая Азия – узкие, кривые улочки с глухими стенами домов и маленькими калитками, где иногда встречались женские фигуры под черной паранджой. В районах медресе Регистана и Биби-Ханым еше шумели прославленные восточные торжища с мастерскими ремесленников и лавками мелких торговцев, с изобильным шумным базаром и чайханами».

Мака рассказала, в какой переплет попал Николаша. Непонятно зачем – ведь взрослый, семейный человек! – он ввязался в поиск денежного клада, спрятанного в старом кресле. Завел дело, но авантюра раскрылась, и Можаровского обвинили в превышении полномочий и использовании служебного положения. Суд не учел его объяснений и приговорил к трем годам тюрьмы. Николай подал апелляцию (через пять месяцев он выйдет на свободу, но будет исключен из ВКП (б) и лишится права служить в правоохранительных органах) [26].

Печально, но еще не беда. В конце июля Василий Григорьевич получил весть из Ростова – арестовали и судили за контрреволюционную деятельность брата Дмитрия. Наказание – 10 лет заключения в Соловецком лагере [27]. Как? Почему? Никакой возможности выяснить не было. Следуя давней привычке, он забывался в работе. «Энергия и сила воли у него сверхчеловеческие, – писала Мария Жене. – Работать приходится кошмарно много. Мы его совершенно не видим, приходит усталый… Но папа ничего не хочет слушать, уверяет, что здесь хороший климат и он чувствует себя хорошо».

В ноябре 1927 года в правительственных учреждениях УзССР пересматривали штаты. Без возражений сократили и Янчевецкого. «Я живу как богема, одинокий, окруженный книгами и картинами, – сообщал он родным. – Часто хожу в театр, где у меня бесплатное место…».

«Отец вернулся в Москву в ночь под новый, 1928 год. Он очень любил встречу Нового года и относился к ней традиционно-торжественно. Наш стол был скромен, но бутылка легкого вина или шампанского находилась, и начинались новогодние гадания. Устраивали шуточные игры и забавы вроде „бесконечного телефона“ или детективной истории, где каждый поочередно выдумывал приключенческий рассказ… Рядились в карнавальные одежды и обязательно танцевали. Аккомпанировал на „Стенвее“ отец; он играл украинские и эстонские мелодии своего детства, вальсы Шопена и Штрауса… Отец умел и любил шутить всегда, везде, даже когда ему было горько».

В ту ночь Василий Григорьевич пожелал Мите терпения и сил выдержать удар судьбы – когда за решетку сажают не во вражеской стране, а на родине.

Что случилось в Ростове, он узнает только после освобождения брата. В июне 1927 года губернский отдел ОГПУ раскрыл «контрреволюционную организацию, обсуждавшую текущую политическую обстановку в тенденциозном освещении, осуждая установленный режим». Возглавлял организацию бывший царский полковник, объединяла она интеллигенцию со старорежимным прошлым. В частности, как сообщил осведомитель, сотрудник Донплана Дмитрий Янчевецкий рассуждал, что хорошо бы дать избирательное право буржуазии, узаконить Тихоновскую церковь, предоставить свободу воззрений в области философии и позволить вернуться двум миллионам эмигрантов, чьи силы и умения пригодились бы стране [28]. Виновности в антисоветском заговоре Дмитрий не признал. На допросах он говорил, что русская интеллигенция давно примирилась с революцией и работает самым добросовестным образом в советских учреждениях. Если и есть недовольные, то на экономической почве: скудное жалование, постоянные сокращения штатов, безработица и дороговизна. Даже белая эмиграция за границей никак не может объединиться – раздроблена на враждующие между собой партии. Что уж говорить о «бывших» в СССР… Великий исторический сдвиг совершён, и поднимая однажды тост за возрождение России, он подразумевал строительство нового сильного государства. Показания старательно записали. 12 июля 1927 года на заседании «тройки» Полномочного представительства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю вынесли приговор по четырем пунктам ст.58 УК РСФСР: участие в контрреволюционной организации, сношения с представителями иностранных государств в преступных целях, недонесение о контрреволюционном заговоре и агитация, призывающая к свержению советской власти.