Анна Герман - Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой

Мы молчали, мы много лет молчали. И будем молчать дальше.

Но я хочу, чтобы Збышек знал, кто его предки.

Во время гастролей в Советском Союзе, особенно когда бывала в Сибири, внимательно вглядывалась в темный зал не только потому, что хотела видеть реакцию зрителей на свое пение, но еще и разыскивая лицо… отца. Мама верила, что ему удалось выжить, что десять лет без права переписки закончились через эти самые десять лет, что он живет где-нибудь в поселении, не желая давать о себе знать, чтобы не доставлять новые неприятности семье.

Однажды мама вскользь бросила:

— Нашел себе еще какую-нибудь…

Я была слишком мала, чтобы понять смысл этих слов, но почему-то запомнила.

Мне кажется, что мама даже справке о расстреле и посмертной реабилитации не поверила, она не видела отца мертвым, потому он для нее жив. До сих пор…

А тогда мы вообще ничего не знали, кроме того, что однажды его забрали.

Вот почему в каждом зале я тайком искала взглядом лицо отца.

Это были гастроли по целинным городам. Небольшой зеленый Целиноград, где много немцев, выселенных в начале войны из Поволжья. Там могли быть родственники обоих родителей, но я помнила, что мама никогда не обращалась за помощью к многочисленным родным отца, спрашивать, почему именно, не хватало духа, все словно само собой разумелось — мы сами по себе, они сами. Мне не нужна помощь, но отец… вдруг у него и правда новая семья, вдруг я встречусь с кем-то из его детей? Может, ему, им нужна помощь? Я, конечно, не богата, но если нужно помочь, то могу.

Я бы не стала задавать никаких вопросов вроде «почему»? Так сложилась жизнь, я уже прекрасно понимала, что она может заставить человека поступать не совсем справедливо, не совсем по совести, и это вовсе не означает, что человек жесток или подл. Нужно уметь прощать многие жизненные поступки, даже если они по отношению к тебе лично несправедливы. Мы же не всегда знаем, что заставило человека поступить именно так, и что бы мы сами сделали на его месте.

Нет, это вовсе не означает, что можно прощать все, но, по крайней мере, нужно выслушать объяснения причин и то, что сам человек думает. Или даже ничего не выслушивать, а просто посмотреть в глаза, все станет ясно.

Живи я дальше, никогда не стала бы рассказывать о своем отношении к отцу и к тому, как жизнь сложилась. Нет, наверное, когда-нибудь рассказала бы Збышеку, по далеко не все. Сейчас он еще мал, по, к сожалению, я не увижу его взросления…

В моей биографии, вернее, в том, как мы ее преподносим, столько тумана… Когда-нибудь его нужно рассеять, но этого нельзя делать сейчас, возможно, когда-нибудь люди научатся относиться друг к другу по заслугам, по тому, что каждый стоит сам по себе, а не но тому, какая национальность записана в его паспорте.

Сумбурно, но, думаю, Збышек поймет, что я пытаюсь объяснить.

Честно говоря, в Целинограде я уже не искала взглядом отца или его родственников, если они не захотели знать меня ребенком, то им и в голову не придет соотнести польскую певицу Анну Герман с дочерью Ойгена (по-русски Евгения) Германа.

Поэтому, когда в гостинице меня вдруг попросил о встрече репортер местной газеты по фамилии Герман, я решила, что это однофамилец. Нет, не так, я заставила себя думать, что он однофамилец. Пусть из каких-то Германов, переселившихся с Поволжья, но никакого отношения к нам не имеющих. А вдруг это Рудольф, сын первой жены моего отца?!

Дверь открыла улыбаясь, но улыбка просто застыла на лице, потому что передо мной стоял почти седой человек с внешностью… моего отца. Да, именно так должен бы выглядеть Ойген Герман спустя почти сорок лет после того, как его арестовали за «шпионско-вредительскую деятельность», заключавшуюся в принадлежности к семье священнослужителя…

Сердце остановилось, Артур Герман, как он представился, был ниже меня ростом, но глаза!.. Я уже понимала, кто передо мной — младший брат отца. Хорошо помнила семейную фотографию Германов, на которой крайний справа Ойген, а крайний слева очень похожий на него маленький Артур. Из четверых братьев и трех сестер на снимке они больше всего похожи друг на друга и, наверное, на свою мать (на фото уже мачеха).

Но Артур не говорил, что он мой дядя, напротив, принялся вести беседу, даже не упоминая, что у нас одинаковые фамилии. Можно ли сознаваться? Мои мысли метались, я никак не могла принять решение. Мы В Советском Союзе, я дочь и внучка «врагов народа», иностранка, Артур Герман — сын репрессированного священника (тогда я еще не знала, что он сам отсидел немало лет за эту самую принадлежность к семье врагов народа). Кто знает, не навредит ли ему родство?

Мы вели милую беседу, даже не помню о чем именно, наверное, о концерте, планах на будущее, о творчестве и о том, как хороши песни советских композиторов. Душой не кривила, песни советских композиторов всегда любила, но так хотелось коснуться его хотя бы кончиками пальцев, провести по седым волосам, тихонько произнести «дядя…».

И вдруг… не помню почему, но Артур Фридрихович достал из кармана рубашки ту самую семейную фотографию, на которой он слева, а отец справа. Кажется, я, не дожидаясь его объяснения, спросила:

— Где он?!

Конечно, об отце.

— Мы хотели узнать это у вас…

Вот и все, дядя тоже не знал об отце ничего. Но он многое смог рассказать мне о жизни старшего брата до его встречи с мамой. А еще в Целинограде жила тетя Луиза — самая младшая из сестер.

Так я узнала то, о чем не могла слышать от мамы и о чем она просто не могла мне рассказать.

Предки моего отца были из тех меннонитов, что переселились из земли Вюртемберг на юг Украины, они немцы, а не голландцы, как утверждала мама. Я вполне понимаю ее опасения, многие годы в Советском Союзе, да и в Польше тоже не стоило никому говорить, что у тебя предки немцы, даже обрусевшие, даже давно не имевшие ни малейшего отношения к Германии. То есть отношение-то всегда будет, дома мы говорили на пляттдойч — южнонемецком диалекте, считающемся почему-то голландским. Но к тому, что натворили в Европе гитлеровцы, отношение иметь не могли, не только папа и мама, но и их родители родились и выросли в России, и даже их дедушки и бабушки тоже. Они российские немцы, голландцы, австрийцы…

Это вот «мы голландцы» мама подчеркивала всегда и везде, словно открещиваясь от немецких и австрийских корней. У нее есть для этого причины.

Предки моих родителей перебрались в Россию так давно, что вполне могли считать себя русскими, если бы не язык. Только он да жизненный уклад, при котором ценился постоянный и хорошо организованный труд, скромность и вера, отличали эти семьи от многих других. Работящие, усердные и скромные — разве это не хорошие качества? Гордиться бы, а мы скрывали. Нет, не качества, а происхождение.