Николай Попель - Танки повернули на запад

- Все равно надо, - упрямо повторил Ружин. Не говоря больше ни слова, он направился в избу. Через четверть часа вышел и протянул мне листок. Я прикрыл фонарик плащом и пробежал глазами записку. В ней коротко излагался подвиг Шаландина.

- По-моему, на имя наркома, за подписью Военного совета, - коротко объяснил Ружин.

- Что ж, прав, пожалуй, дедушка, -согласился Горелов. - А вот как рядовой Шарахин погиб, никому не известно...

Этой же ночью я показал ружинскую записку Катукову. Он выслушал меня, достал из кармана куцый карандашик и расписался. Телеграмма ушла в Москву, и в январе сорок четвертого года, уже на Правобережной Украине, нас нагнали одновременно два документа: Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вольдемару Шаландину звания Героя Советского Союза и приказ Наркома обороны о зачислении Шаландина навечно в списки училища имени В.И. Ленина, которое он окончил...

Но то случилось через полгода. А тогда, в июле сорок третьего, на следующий день после отправки телеграммы в Москву я снова заскочил к Горелову.

- А вас здесь вчера командир роты Бочковский спрашивал, - объявил он. - В роте стало известно, что вы Шаландиным заинтересовались, и вот Юра Соколов очень хочет рассказать вам о нем.

- Хорошо, - согласился я. - Мне и без того хотелось побывать у Бочковского...

Бочковский сидел, облокотившись спиной о гусеницу танка. Розовый отблеск заката играл на отполированных траках, на стенках котелка с водой, к которому то и дело прикладывался командир роты. Положив на планшет тетрадь, он быстро писал, потом останавливался, прищурившись смотрел на небо, и снова писал. Сидевшие рядом бойцы молча следили за командиром. Заметив меня, Бочковский быстро вскочил на ноги, одернул гимнастерку, представился.

- Где Соколов?

- Вот.

Бочковский показал рукой на стопку мятых писем, фотографий, на маленький истрепанный блокнотик и комсомольский билет. Все это покоилось на белом носовом платке, расстеленном возле гусеницы.

- Когда? - спросил Горелов.

- Два часа назад... Письмо пишем матери.

В жестоких боях возвращали мы свои позиции. Бывало, что на узком фронте действовало одновременно до тысячи танков с обеих сторон. А над ними десятки, сотни самолетов. Ни границ, ни линий. Лишь бесформенные, прорезанные вспышками клубы дыма.

Объединенный наблюдательный пункт Катукова и Чистякова был вынесен вперед. Он представлял собой приземистый блиндаж, наспех вырытый, как видно, еще весной. Ход прямо сверху, по крутым обрывистым ступенькам. В углу наши саперы пробили щель для стереотрубы. До начала боев рядом находился аэродром, и в землянке, возможно, отдыхали летчики. Оборудовать ее как следует у них не хватало ни сил, ни времени, ни охоты. Но высота господствовала над местностью, и из блиндажа открывалась панорама боя. А это - главное.

Днем пробраться на НП было почти невозможно. Открытые подступы простреливались пулеметом. Ординарец Чистякова, пытавшийся доставить командарму обед, вернулся на кухню с разбитым термосом.

Когда стемнело, на наблюдательный пункт пришел Никита Сергеевич.

Он положил на нары плащ и устало перевел дух:

- Примете на постой?

Ночью мы вышли размяться из надоевшего всем блиндажа. Хрущев завел речь о предстоящих боях за Украину, о широком наступлении:

- Надо готовить людей психологически. Геббельс трубит, что мы можем продвигаться вперед только зимой. А тут - великое летнее наступление, в каком наши солдаты еще не участвовали. Когда возвращались в землянку, Хрущев словно бы невзначай спросил Чистякова:

- Он так и не появлялся?

- Никак нет.

Как мы понимали, разговор касался члена Военного совета шестой общевойсковой армии. До меня доходили какие-то туманные слухи о том, что тот не спешил на передовую, а проверял лишь госпитали и склады.

Член Военного совета пришел на рассвете, когда блиндаж бодрствовал после короткой ночи. Зуммерили телефоны, радисты выкрикивали позывные. В углу Хрущев допрашивал пленного капитана, которого только что приволокли разведчики. Появившийся генерал был напудрен после бритья, сверкал пуговицами, орденами. Вытянувшись возле Никиты Сергеевича, он ждал, пока закончится допрос. Когда пленного увели, Хрущев не спеша повернулся к генералу:

- Я вас слушаю.

Тот замешкался, подыскивая, с чего бы начать.

- В каком полку вы были вчера? - помог вопросом Хрущев.

- Вчера я не был в полку.

- А позавчера? Или третьего дня? Вопросы следовали один за другим. Генерал отвечал неуверенно, жаловался на слабую память.

- Перечислите мне, пожалуйста, чем вы занимались последние трое суток, попросил Хрущев и, не перебивая, выслушал.

- У вас все?

- Все, Никита Сергеевич.

- Вы больше не член Военного совета армии. Освобождены. Езжайте в политуправление фронта за предписанием. А по дороге подумайте, почему это произошло...

Катуков и Чистяков рассчитывали сменить НП следующим вечером. Но случилось иначе.

В полдень, не различая ступенек, в блиндаж ввалился незнакомый капитан с авиационными погонами. Я принял его за представителя воздушной армии и указал глазами на Михаила Ефимовича:

- Вам, наверно, к генералу Катукову.

- Мне все равно к кому... только побыстрее. По скулам бледного лица капитана струился пот. Он вытирал его потемневшим рукавом, но пот выступал снова.

- Блиндаж заминирован! - выкрикнул капитан. На наблюдательном пункте стало тихо, все смотрели на капитана:

- Да, да, этот блиндаж. Мы подложили фугас, когда уходили... с часовым механизмом.

Землянка опустела. Перед выходом Хрущев сказал капитану:

- Не настаиваю на разминировании. Энпэ, на худой конец, можно сменить. Вы так или иначе свой долг выполнили. Спасибо вам.

- Нет, товарищ член Военного совета, - возразил тот, - пока не разминирую, не будет покоя...

Фугас был извлечен. До взрыва оставалось двадцать часов. А мы собирались менять НП более чем через сутки.

Но возвращаться в блиндаж не пришлось. Пока капитан, разбросав нары, извлекал взрывчатку, войска наши сломили немецкую оборону и погнали вражеские танки. Наступил час менять наблюдательный пункт.

24 июля фронт замер на рубеже, с которого 5 июля начались бои. Замер, затих. Солдаты Чистякова вернулись в свои полуразвалившиеся окопы.

Есть в армейском обиходе такое слово - "разбор". Во время боев его не произносят, а едва пауза, услышишь десятки раз на день: "Полковник проводит разбор", "В штабе разбор", "Командиры заняты разбором".

- Мало выиграть бой,- наставлял Ватутин, - надо еще понять, почему выиграл. Тогда можно обеспечить новую победу.

Он приехал к нам, чтобы разобрать действия армии на первом этапе Курской операции. Это был неторопливый, обстоятельный разговор о каждом дне, о каждом бое, особенно - о каждом промахе. Память и карты восстанавливали обстановку, оживляли недавно минувшее. Снова вели огонь орудия, шли в атаку танки и пехотинцы... Но теперь уже было совершенно ясно, когда они били по целям, а когда - в белый свет, когда атаки были подготовлены, своевременны, а когда... Ну, да что говорить... Любой командир корпуса и бригады мог увидеть себя со стороны. И зрелище это не всегда доставляло ему удовольствие.