Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский
–
Двое суток лежал в снегу. Капитан Подгорный подползает:
– Замерз?
Неловко согласиться. Маленький я, что ли. Однако говорю откровенно:
– Замерз.
– Связной, отдай ему всю водку, сколько есть во фляге.
Было там грамм 100. Выпил я, закусил сухариком и дальше.
–
Немец-шинок[20], переодетый и владеющий языком, попался на том, что жену, к которой будто бы он шел, назвал Марией, – не Марьей, Манькой, или еще как, а очень правильно: Мария. Ездовой санроты взял его и привез.
–
Утро. Весенний чистый и легкий морозец, подсушивший улицу, надворье с вытаявшим зимним навозом, сенцом, – как на дороге. Боец, сидя на подножке машины, завтракает. Поздоровались. Кивает головой, продолжая хлебать из котелка, на березку со скворечницей.
– Скворец прилетел, понимаете. С воробьями из-за квартиры спорит. Думает – домой прилетел, а тут…
–
Старик, колхозный бригадир, о немце:
– Как же к нему равнодушно относиться, когда он зверь зверем.
–
– А я ему: нет, говорю, я из наххауза, из хаты, значит. А он мне свое и штыком в задницу заезжает.
–
Шныревский лес. (Рассказ Кириллова) – тема баллады. Мать «фриценка».
–
Дневник гжатского юноши Александра Воробьева с 7 апреля 1942 г. по 13 февраля [19]43 г.
–
Статья о Смоленщине, об Исаковском.
3. IV Р.Т. Ч[истопо]ль
Позади – оборона, дни, когда сидели, сторожили снег, как сказал один боец, дельной жизни человек.
Долго были в обороне
…………разъелись кони,
И поправился народ.
И у входа в блиндажи
Домовитые дворняжки
Поднимали дружный лай.
Петушок…………….
По утрам будил комдива
Как хозяина двора…
5. IV
А.Т. вместе с М.В. Исаковским и Б.Л. Пастернаком выступает на вечере «Писатели – Сталинграду» в городском кинотеатре г. Чистополя.
23. IV Р.Т.
Закончил черновик «Наступления». Глава дает после себя паузу – Теркин тяжело ранен. Это позволит поработать над второй частью для «Знамени», оглядеться и, м[ожет] б[ыть], сделать что-нибудь постороннее.
Никакой паники, ни капитуляции. Работа еще многого требует и много может вместить в себе.
…Отдых Теркина. – Наступление.
Остатки «Наступления».
…И в своей шинели мятой,
Похудевший, бородатый
В самый раз походит он
На российского солдата
Всех кампаний и времен.
–
(старинным, грустным и сонливым голосом петух).
–
23. IV А.Т. – М.И. Д/а п/п 15205-К – Чистополь
…Первое, что я хотел тебе написать, это память о нашей разлуке. Сердце у меня сжимается, как вспомню тебя в эту минуту. В дороге я уже решил было все перекроить, достать тебе денег на выезд и телеграфировать: «Выезжай со всеми». Но по приезде увидел, что делать этого нельзя. Денег не оказалось… Радио – молчит, а книжка – лежит неподвижно. Виделся с Фадеевым, он говорит: все в порядке. Все, мол, он устроит, ибо все это из-за недоразумения и излишней осторожности разных лиц. Но покамест факт фактом. Тяжело при всем этом продолжать работу, противно видеть, как люди сразу не те к тебе, а иные и вовсе рады, но я стал работать, чтоб не поддаться панике и не стать на путь внутренней капитуляции: мол, что ж, надо закругляться как-нибудь. Нет, я свое дело доведу до конца, если мне не будут мешать больше того, как мешают. И я увлечен сейчас, после этой главы, которая позволяет за собой паузу (это в «Наступлении», герой тяжело ранен), задачей переделки, перестановки и т. д. внутри второй части. И это еще будет не окончательная работа. Но мне радостно чувствовать, что дело, затеянное так издалека и с такими перерывами и порывами и помехами, все же идет, развивается, и несомненно для меня, что конечным результатом длительного труда и размышления явится книга серьезная и живучая. Сказать откровенно, мне даже нравится, что она, работа моя, идет не под сплошные аплодисменты, что она претерпевает некоторые испытания, что она может затормозиться, но не зачахнуть от этого и что все это (торможение, недооценка и пр.) только на пользу ей.
Хорошо любить работу и тогда, когда другим она кажется незадачливой, «дурной бесконечностью», как выразился о Теркине один оратор. Если любишь, если не на шутку затеял, то и будешь любить. Бывает, что и женятся из тщеславия. А кто по любви, тот выиграет. Я не пугаюсь того, что поворот в отношении к «Теркину» вызывает и у самого более пристально-критическое отношение к нему, что обнаруживается там-сям недодержка, недоработка. Я, наоборот, радуюсь этому, так как это означает, что работа продолжается… Я бодр и силен, я иду своей дорогой дела, а дело все решает. Да и что может быть больше радости самого дела? Какая награда? В награде всегда есть что-то неловкое для себя и грустное: она за прошлое, а прошлым жить можно только на старости, да и то я не хотел бы…
Немного о всяких делах. Тимофей Васильевич [Миронов] встретил меня милостиво – почуял, что катастрофы со мной не произошло никакой. Главы, известные тебе, напечатаны в газете. Правда, с поправкой одной, но бог с ними. «О любви», перенесенное через номер в «Красноармейце», идет теперь. Там сделана купюра, мучительная для меня, но что поделаешь. Это место о «злых женах», без которого глава приобретает излишне сентиментальный характер. Хотел было я биться головой об стену, но решил, что это себе дороже стоит. Все перетерпится, все сохранится, что должно сохраниться…
Письмо это ты будешь, по-видимому, читать, когда уже в Москве меня не будет. Это точно. У нас уже мажут колеса… По совести – это самое невеселое из всего. Поезд, теснота, вынужденный перерыв в работе. Думаю, что если улучшений не будет против прежнего, то придется больше бывать в частях, чтоб этот период был богат хоть каким-нибудь накоплением для будущего. Впрочем, может быть, все устроится, будет возможность работать, а значит, все будет хорошо…
Мой милый Чиполь[21], наверно, уже забыл меня? К отъезду она, помнится, отнеслась с пассивным недоумением – что к чему? А Валя, конечно, по-иному. Ее мне особенно жаль. Передай ей, что «Пионер» – по выяснении – отправлен по адресу, но пропал в пути. Мне пообещали в редакции достать эти номера…
26. IV Р.Т.
Переделал начерно «От автора».
Отошло:
