Без остановки. Автобиография - Пол Боулз
Когда я говорю, что Танжер показался мне городом заколдованным, городом из снов, прошу понимать меня в прямом смысле. В городском пространстве присутствовала уйма типичных для сновидений средств передвижения: улицы с верхними перекрытиями, похожие на коридоры, начинавшиеся и заканчивавшиеся дверями, которые вели в различные помещения, потайные террасы гораздо выше уровня моря, улицы из одних ступенек, мрачные сквозные тоннели, возведённые на покатых склонах холмов площадки. Всё походило на балетные декорации, нарисованные с искажённой перспективой, где улицы вели куда попало. Образы тоже из сновидений: туннели, насыпи, руины, подземелья и скалы. Климат был одновременно знойным и томным. Августовский ветер насвистывал трели в пальмовых листьях, раскачивал эвкалипты и шуршал в растущих вдоль улиц зарослях тростника. В то время Танжер ещё не стал городом с обилием исторгающих грязные выхлопные газы автомобилей. Тем не менее на Гранд Сокко рядом с экипажами стояло несколько такси (на одном мы с Аароном каждый вечер возвращались домой после ужина). Автомобилей ещё не было, и, сидя в кафе на Place de France / Площади Франции, мы слышали только спрятавшихся в кронах деревьев цикад. Радио в ту пору тоже ещё не получило широкого распространения в Марокко, и в кафе в центре исторической части города слышались лишь сотни людских голосов. Танжер был опрятен, и ему хватало самого себя, этой миниатюрной столице целого мирка, социальная и экономическая жизнь которого давным-давно устаканилась, поддерживаемая результативными действиями полиции и международной администрацией. Преступности не было, потому что пока ещё никому не пришла в голову мысль, что можно не уважать европейцев, присутствие которых считалось благом для местного общества (не скажешь, что так же относились тут к испанцам, коих среди местных жило столько, что они с трудом удерживали звание европейцев).
Каждое утро сразу после завтрака Аарон занимался со мной гармонией. Во время занятия он исправлял басовые партии, которые я подготовил за день до этого. Я до сих пор разбирал сонаты Моцарта. Работал я, лёжа в шезлонге в удалённой и низменной части сада, где не было слышно, что играет Аарон. Он за обедом выпивал вина и ложился подремать на втором этаже, а я садился за инструмент. У нас был слуга по имени Мухаммед (к слову, страдавший косоглазием). Он готовил нам завтрак и обед, а также занимался садом. Ближе к вечеру мы пешком отправлялись в город и ужинали на пляже.
Гертруда Стайн говорила нам, что в Танжере живёт художник Кристианс Тонни[117]. Грустно усмехнувшись, она добавила, что он живёт с девушкой по имени Анита, которую Стайн, судя по её реакции, не жаловала. Мы с Аароном решили, что неизбежно рано или поздно столкнёмся с этой парой, поэтому не торопили события. Я представлял себе монотонный вечер со старомодным голландцем, который будет показывать свои холсты, и не ожидал ничего занимательного. Но Аарон интересовался людьми больше, чем я, и хотел с кем-нибудь поговорить, поэтому мы вскоре договорились, что нанесём визит Тонни и Аните. Помню, что был после него приятно удивлён: Тонни оказался больше французом, чем голландцем, он учился во Франции. Его рисунки были замечательными, марокканские пейзажи в стиле Босха, с изображением сотен маленьких фигурок в джеллабах[118] и хайках[119]. Когда мы встретились с ними снова, Тонни заметил Аарону: «Твой молодой спутник, он немного не в себе, ведь так? Я ещё при первой встрече заметил. Слышно, как ветер у него в голове гуляет, чердак у парня пустой». Мне понравилось это милое наблюдение, и Тонни стал мне ещё симпатичнее. У них был приятель, который играл в местной футбольной команде Moghreb. Мы пошли на матч, после которого увидели, как фанаты Hillal устроили засаду на болельщиков Moghreb'a… Дрались кулаками, камнями и ножами и всё только потому, что Moghreb ту игру выиграл. Тонни и Анита только улыбнулись нашему изумлению, упомянув, что такие стычки тут — рутина.
Я отправил Гертруде Стайн письмо с описанием наших проблем с пианино, и она ответила, что Шопен столкнулся с ещё большими сложностями, когда ездил на Майорку с Жорж Санд. «Так что не горюй, так бывает, — писала она, добавив, — останешься с монеткой в один пфенниг и очень приятными воспоминаниями».
Осенью мы с Аароном продали дом с мебелью и утварью, незадолго до того приобретёнными, и отправились в Фес. Тонни был в Фесе и останавливался в доме швейцарца по фамилии Браун (он известил Брауна запиской, которую передал через меня). Аарону Марокко не понравилось (он говорил, что всё, что мне кажется экзотикой, ему было не в новинку, он такое видел и слышал в детстве от эмигрантов, проживавших на одной улочке в захудалом районе Нью-Йорка для приезжих), он согласился провести несколько дней в Фесе перед возвращением в Германию.
Мы прибыли в Фес на закате и проехали на дрожках до спальных районов города. Танжер не подготовил меня к тому, что я увидел в Фесе, где всё было в десять раз больше, ярче и диковиннее. Я почувствовал — наконец, прежний, знакомый мне мир остался позади, и едва сдерживал свои радостные чувства. Заметил вывеску отеля Ariana, находившегося на одной из боковых улиц. Я остановил экипаж и выбежал, чтобы осмотреть отель. Увидев три комнаты на самом верху с выходом на стену крепости Фес-эль-Джадид, я понял, что нам надо здесь остановиться. Окна выходили на крепостную стену, и можно было прямо на неё спуститься. Под нами находился сад Жнан Сбиль / Djenane es Sebir, ивы склонялись над водой городской реки под названием Фес, правее медленно и со скрипом крутилось колесо старинной водяной мельницы. В гостинице всё было без изысков, но завтрак подавали. Каждое утро мы с Аароном вылезали из окон и пили кофе с круассанами на крепостной стене. Обедали и ужинали мы в еврейском ресторане в районе Мелла.
Пришла телеграмма от Гарри Данхэма с сообщением о том, что тот уже едет из Дрездена в Фес и прибудет в течение недели. Я подозревал, что Аарону Фес нравится ещё меньше, чем Танжер. В любом случае, ему надо было возвращаться в Берлин. Мне не хотелось расставаться с Аароном, и если бы Гарри
